Таким образом расширение знака реципрокного поведения по линии субъекта помощи, связанное с реальной социальной практикой, привело к языковым подвижкам в оформляющемся предметном языке. Здесь мы сталкиваемся с интересной проблемой: где заканчиваются коллективные, исторические, реальные поведенческие тексты, и где начинают оформляться “панречевые”, языковые, индивидуальные понятийные структурализации, т.е. как возникает предметный язык научного знания. Это очень важный вопрос, поскольку именно в этот период, в 80 – 90-е гг. XIX столетия, начинает создаваться научное знание об общественной благотворительности, помощи и поддержке, когда под “общественным призрением” понимают уже не только исторический опыт общественной практики.
Русский исследователь В.И.Герье, анализируя зарубежный исторический опыт защиты и поддержки, писал: “Указанное здесь фактическое положение дела вполне соответствует целесообразной теоретической постановке и потому может содействовать выяснению правильной теории общественного призрения и разрешению входящих в эту теорию вопросов о роли в этом деле государства, общин, частных лиц, о самом понятии общественного призрения, об обязанности или необязанности его”[38].
Развитие теоретического знания о поддержке и помощи в историческом аспекте имеет свои тенденции не только на уровне исторической событийности, где можно выделить определенные социально-исторические условия (возникновение письменности, появление общественной потребности в знаниях, персоналии, их система взглядов и представлений и т.д.), но и на уровне определенных исторических языковых событий. Такими основными событиями, предшествующими“общественному призрению” и позволившими ему оформиться в некую предметную область познания, по нашему мнению, явились исторические языковые паттерны, исторический событийный контекст и смысловая валентность понятий общественного призрения и благотворительности как качественное состояние языковых структурализаций в конце XIX столетия.
Говоря о том, что со временем сложились определенные языковые паттерны, мы должны вновь обратиться к тому, что реципрокное текстовое поведение на протяжении тысячелетий закрепило в общественном сознании и практике определенные знаковые схемы, в виде субъект-объектной оппозиции. Исторические паттерны и исторические языковые паттерны являются неотъемлемым единством и, находясь в соподчинении, не могут существовать друг без друга.
Подчинительные исторические связи жестко детерминированы и определены на уровне субъект-объектных отношений, так же как и субъектные-объектные связи высказываний, которые строятся не на уровне социальной зависимости, а на уровне зависимости синтаксических конструкций. Оперируя понятием “субъект” в отношении исторических поведенческих текстов, мы здесь же оперируем синтаксическим понятием “подлежащее”. Феноменология полисемантизма была открыта еще Аристотелем. Именно в этом смысле он вводит в научный оборот понятие “субъект” – “подлежащее”[39]. Таким образом, формирование паттернов истории и языковых конструкций происходит в тесной взаимосвязи.
Архаические исторические паттерны и языковые исторические паттерны, помимо их предметной, субъектной обусловленности, “которая всегда уже заранее живет внутри их опредмечивания”, не могут не формироваться, если отсутствует повторяющийся исторический понятийный контекст.
А.Ф. Лосев утверждал: “Язык – отражение действительности, которое может быть и правильным и неправильным”[40]. Архаические поведенческие паттерны были связаны с историческим контекстом и с языковыми структурализациями. Совокупность определенных языковых структурализаций, образовавшаяся на основе повторяющихся, а следовательно, закрепляющихся стереотипов, постепенно преобразовывалась в определенное знание, поскольку оно связано с процессами коллективного сознания и осознания определенных связей, отношений, проблем. Именно в этом ключе необходимо понимать “отражение действительности” применительно к нашей теме. Естественно, что процесс осознания складывается в течение какого-то исторического времени, когда на уровне культурологического знака происходит вычленение и закрепление определенных социальных связей, т.е. исторического контекста. Совокупность этих контекстов, в конечном итоге, не может не отразиться и в языке, так как историческая контекстуальная совокупность есть к тому же ансамбль языковых контекстов, сгруппированных на основе единых исторических языковых паттернов. Это уже следующий этап образования предметного языка области познания.
И наконец, последний этап связан с понятийной валентностью. Понятийная валентность, считал А.Ф. Лосев, это “способность отдельного языкового знака вступать в связь с другими знаками для образования более или менее обширных цельностей”[41]. Когда моносубъект поддержки и защиты сменяет полисубъект поддержки и защиты, то из образовавшихся понятийных языковых контекстов появляется новое историческое качество знака – валентность. Это дает возможность различным понятиям сочетаться и образовывать предметные смысловые группы, что на уровне общественной практики выражается в виде систематизированных предметных знаний. Поэтому, возвращаясь к проблемам понятийной оппозиции “общественное призрение – благотворительность”, мы видим, что за ними стоят более сложные проблемы. И в контексте проблем предметного языка научного знания можно говорить, что различные операционализации знаковой оппозиции свидетельствовали о существовании предметного языкового поведения, что, в свою очередь, свидетельствовало о существовании самостоятельной познавательной сферы. Однако формирование предметного языка и понятийных границ о помощи и поддержке в ХХ столетии претерпевает новые трансформации, когда основополагающим новым понятием, знаком реципрокного поведения, становится “социальное обеспечение”.[42] Его внедрение осуществлялось через переосмысление старых, и использование архетипических смыслов, связанных с понятием “помощь”.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.