Алексей Николаевич Плещеев. Биография. Литературное окружение. Творчество, страница 6

Однако отношение к лирике у современников тоже было неоднозначным. Для критика Воровского важно было то, что он «нежный лирик, одухотворенный альтруистическими чувствами и гуманными идеями, свойственными передовым людям его поколения, он выступил сразу борцом «за свет и за простор»»[51]. «И когда он умер, в нем оплакивали больше старого Плещеева, звавшего вперед, чем нового, ушедшего в самоанализ и самобичевание»[52]. Для Скабичевского же, наоборот, наиболее ценны «субъективно-лирические мотивы, в которых вылилось личное горе его скорбной жизни…»[53], он «обобщил мотивы своего горя, сделал их мотивами горя всех интеллигентных людей его времени»[54].

Плещеев некоторое время был председателем «Пушкинского кружка», который образовался в начале 80-х в Петербурге. Редактор «Народного чтения» Л. Е. Оболенский, который познакомился с Плещеевым в Москве в начале 60-х, более года работал с ним, так как был товарищем председателя[55]. Оба они получили приглашение через год или два после образования кружка. На заседаниях сначала читались произведения, «вторая треть вечера посвящалась музыке и пению, третья танцам»[56].

«Он был очень усердным председателем, не пропускал ни одного заседания нашего комитета, постоянно соглашался участвовать в публичных чтениях, еженедельно устраивавшихся в кружке, заботился о пополнении его состава наиболее видными представителями русской литературы, которые первоначально относились скептически к этому предприятию»[57]. Однако один неприятный инцидент произвел на него «такое удручающее впечатление, что он отказался от председательства и с тех пор редко бывал в кружке»[58]. «После инцидента с одним подвыпившим поэтом, наделавшим дерзости А. Н. Плещееву, кружок стал сперва медленно, а потом и быстро разлагаться»[59]. После него председателем был А. Пальм, но и тот отошел. Возможно, эта излишняя осторожность и помешала «переделать его в более солидное литературное учреждение»[60]. Осторожность эта проявилась и в крайнем неприятии замысла профессора Ореста Федоровича Миллера, решившем собрать сведения о кружке Петрашевского и роли в нем Достоевского, что имело бы большое историческое значение для истории русской умственной культуры. Тот же Оболенский был посредником в переговорах. Но неожиданно Плещеев отнесся к этому со «взрывом вражды, досады и какого-то ужаса»[61] и ответил резким, категоричным отказом, что автор склонен списывать на личные отношения и «кружковые злобы». Также Оболенский рассказывает, что в Ницце в начале 90-х Плещеев отказался помочь в покупке некоего журнала в Петербурге, о чем просили знакомые Оболенского, бывшие сотрудники «Отечественных записок». «Он также вспыхнул, замахал руками и с крайней досадой, почти злобой, категорически отверг всякие переговоры по этому вопросу»[62].

Но это ни в коем случае нельзя списать на меркантильные соображения. Во время жительства в Петербурге, к примеру, Плещеев активно участвует в благотворительных вечерах: «…Достоверно известно, что в пользу одних Женских педагогических курсов и гимназий Ларинской мужской и Коломенской женской, только за двенадцать последних лет (с 1878 г. по 1890 г.) принимал он участие не менее, как в двадцати пяти вечерах, собравших в пользу Обществ помощи учащимся не одну тысячу рублей»[63]. В одном из некрологов упоминается: «Он завещал нашему литературному фонду еще 25 тысяч, что с прежде пожертвованными (тридцатью тыс.) во всяком случае как нельзя более свидетельствует о том, насколько наш славный поэт был другом человечества вообще и другом всех трудящихся, всех нуждающихся в частности»[64]. Плещеев также «учредил «капиталы» имени Белинского и Чернышевского для поощрения писателей <…> финансировал фонд Вольной русской прессы, журналы, издал ряд книг, помогал учащимся, политическим ссыльным, голодающим»[65]. В целом же он, как пишет С. И. Уманец, «был далеко не бедным человеком, но совершенно расстроил свои дела, благодаря полной непрактичности и чрезмерной доброте, которую широко эксплуатировали его «друзья», так что во вторую половину жизни он весьма нуждался и существовал, главным образом, литературным трудом»[66]. Его московские друзья <…> зная его трезвенность и вообще воздержанный образ жизни, смеясь утверждали, что он разорился “на сельтерской воде”»[67].