Алексей Николаевич Плещеев. Биография. Литературное окружение. Творчество, страница 10

Добролюбов, откликнувшийся на просьбу Плещеева дать отзыв о его прозе, пишет развернутую статью в «Современнике» за 1860 год. К этому времени он ознакомился со сборником 1860 года, а также с повестями «Пашинцев», «Две карьеры» и «Призвание». Он не рассуждает об эстетической стороне произведений, так как не считает их особо выдающимися.

Добролюбов причисляет Плещеева к тургеневской беллетристической школе, но тезис этот не развертывает, лишь констатирует постоянный мотив «тургеневской» школы – «что “среда заедает человека”»[127]. Однако

Главным достоинством произведений, по мнению Добролюбова, является постоянное проникновение «общественного элемента»[128], хотя сама среда, при живом и верном ее изображении, и отношения с ней героев в произведениях и не раскрываются. Однако «изображение антагонизма честных стремлений с пошлостью окружающей среды само по себе теперь уже недостаточно для привлечения общего участия»[129].

Непонятна цель «благонамеренных героев»[130], притом как читателю, так и самим героям. У героев есть «добрые стремления», но нет «определенности и сознательности в этих лицах»[131]. Они изначально не способны противостоять среде, ничего не умеют и не делают, потому им невозможно сочувствовать. «Вместе с прекрасными желаниями, в них господствует такая вялость, запуганность, такое младенчество воззрения»[132] (например, Костин с его незнанием жизни или Городков с его наивностью). Они сами сидят сложа руки, но при этом осуждают заблуждающихся, пытающих обойти препятствия. Потому Добролюбову так ценен мотив социального протеста в поступке казначея Агапова («Житейские сцены. Отец и дочь»).

У того же самого Пашинцева есть «и хорошие наклонности, и не глуп он, и сердце у него доброе, но воспитан он дурно, и фатства в нем много»[133]. В хорошей семье губернского города он работает над своим развитием, но вязнет в губернском обществе, среди таких же безвольных людей.

Добролюбов выделяет три разряда героев: «одни умирают от чахотки, - это лучшие <…> другие спиваются с кругу, - эти тоже не совсем дурные; третьи устраиваются так себе, женятся на богатых, успешно служат и т. п., - это уж совсем пустые». Но все – «бездельничают – не столько потому, что нельзя ничего делать, сколько потому, что ленивы и ничего не умеют»[134].

Плещеев хоть и возвышается над этим «платоническим благородством» снисходительной иронией, однако не поднимается до такой сатиры на «лишних людей», какую дали художники революционной демократии.

Н. Н. Булич в том же году отмечает «однообразие» повестей и рассказов Плещеева. «До действительного создания полных жизни и силы образов, на которые бы нам можно было смотреть как на живых людей, г. Плещееву очень далеко»[135]. «Он вообще плохой художник, и его мысли благородные и чистые <…> остаются только мыслями, и лица, выбранные им быть представителями этих мыслей, - не живые люди, а ходячие идеи…»[136]. Как и Добролюбов, он указывает на совершенное бессилие героев. Мысль, красной нитью проходящая через его произведения, - «мысль о бесплодной борьбе с действительностью»[137]. «Здесь борьба и жалка и мелка, и люди, вышедшие на борьбу, вовсе не приготовлены к ней, никогда о ней не думали»[138].

В итоге молодые чиновники, изнуренные лишениями и заботами, и бедные учителя либо гибнут от лихорадки или чахотки, либо спиваются, и вызывать сочувствия не могут. И совсем не такие герои, по мнению Булича, нужны сейчас.

На тот же сборник 1860 г. откликается и Милюков, который в своей оценке близок Достоевскому. Как и Достоевский, он подчеркивает развлекательность и оригинальность, легкий характер и простоту сюжетов.

«Герои Плещеева все люди мелкотравчатые, простые, незатейливые. Это обыкновенно – мелкие чиновники <…> офицеры в свеженьких эполетах <…> мужья, не безукоризненно верные супругам <…> учителя, развитые и гуманные»[139], влюбчивые и впечатлительные чиновники. «Вообще мягкость и наивность – отличительная черта героев Плещеева»[140]. Героини же – «простенькие девочки, веселые, разбитные, кокетливые, грациозные»[141] (как Любонька из рассказа «Буднев») или «зрелые барышни».