К вопросу о социологии государства и культуры. Принципиальные основания. Социологическое понятие культуры, страница 2

Здесь я хочу поставить следующий вопрос. Возможно ли подобное социологическое культурно-теоретическое видение? Каково его понятие культуры и что означают в сопоставлении с ним предшествовавшие попытки социологического объединения исторических событий и явлений культуры?

Мы с нашей психикой находимся в двух совершенно различных мирах: с одной стороны, в космосе общих вещных данностей, которые мы усваиваем и содержание которых мы можем расширять, но в которые мы не можем привнести ничего личного, ибо этот мир построен только из чисто объективного и внеличностного, из содержаний, применительно к которым мы можем сказать лишь “да” и “нет”, “верно” и “неверно”, но которые мы бы исказили, если бы хотели прибавить к ним нечто индивидуальное. С другой стороны, мы духовно пребываем в мире, в котором все существует лишь благодаря тому, что оно вырастает из совершенно индивидуального в нас, что оно проникла в нас посредством чего-то личного, самого личного; в этом мире все окрашено и нюансировано личным, в котором все становится тем действеннее и реальнее, чем больше погружено в личностное. В первом мире все имеет значение лишь потому, что оно объективно и всеобще, далеко от жизненной судьбы любого человека; в другом мире, наоборот, только потому, что оно отражает жизненную судьбу человека, поскольку оно тем самым является совершенно конкретным и особенным, всеобщим же оно может быть совсем в ином смысле, в символическом смысле всеобщего значения.

Оба мира содержат переработанный результат первоначально сырого материала наших переживаний, оба основаны в своем построении на движущих силах нашей психики, на отношениях действия и противодействия, связывающих нас с окружающим миром. Но в одном мире пробужденная активность воспринимала материал переживаний в его интеллектуально постижимых всеобщих отношениях, растворяла их в своих всеобщих объективных элементах и уплотняла до психических объектов, иначе говоря, этот мир все доводил до интеллектуальных созерцаний, понятий и мыслительных форм и тем самым возводил построения всеобщностей, совершенно чуждых отдельным судьбам — учение о категориях Канта, теоремы Ньютона и т.д., под сводом которых замирал любой субъективный звук; в другом же мире все остается во власти чувства и не только вырастает из почвы чувства, но и уплотняется им в психические предметы, придает образ его содержанию, его сущности и его форме. Мы находимся во всеобщем, созданном интеллектом мире неизбежности и необходимости, который помещен над нами в той мере, в какой нами владеют технически абстрактные формы мышления; и находимся в другом, преисполненном особенностей, созданном чувством мире: в нем никогда не может быть ничего совершенно всеобщего, но лишь большее или меньшее по своему значению, ибо в нем любое единичное явление значимо лишь в той степени, в какой значимо создавшее его чувство.

Предположим, что все созданное нами и нашей психикой в нашем существовании, обладающее особенностью и многообразием, каким-либо образом выросло из эмоциональной сферы, а все общее и необходимое, помещенное над нами благодаря нашему духовному деянию в космос объективных неизбежностей, возникло от деятельности нашего интеллекта.

Мы применяем это к истории и к рассмотрению последовательной переработки в ней жизненного материала, чем занимались прежние исторические теории. Если историческая теория стремится утверждать, что мы в переработке жизненного материала и нашей, вытекающей из этого исторической судьбы, заключены в ряды объективной неизбежности, и если она хочет научить нас заранее распознавать определенную цель, к которой мы с необходимостью движемся, если захочет она быть эволюционным учением в принятом сегодня, указанном выше смысле слова, то мы предположим, что она до сих пор принимала во внимание лишь интеллектуальное развитие человека и говорила только об одной половине нашего духовного бытия.