К вопросу о социологии государства и культуры. Принципиальные основания. Социологическое понятие культуры, страница 18

Без всякого сомнения, развитие, завершившееся этим состоянием, было неизбежным и необходимым не только в смысле чисто внешней причинности, но и в более широком смысле:

целеполагания, которые в конечном счете его создали, мы даже не в состоянии были отклонить. Обладая тесным географическим пространством, мы не могли, как только наше население стало быстро расти, не отдать предпочтение экономическим целям перед всеми другими, не могли не стать народом, вынужденным отдавать свою энергию работе и ее оценке; и до тех пор, вплоть до сегодняшнего дня, он должен действовать таким образом, пока не займет прочного места среди других наций и не обретет определенной экономической задачи. Ибо природа дала ему среди них только маленький pied a terre, на котором он должен искусно возводить выступающие друг над другом этажи. Нам было дано сделать только организацию, дисциплину и т.д. преимущественно господствующими факторами всей нашей общей жизни. Ибо верна часто повторяемая мудрость, что в нашей международной ситуации мы можем сохранить подлинно самостоятельное государственное существование только с помощью строгой организованности. И поэтому, поскольку мы были здоровым народом, понимающим, в чем его жизненная необходимость, ценность всех упомянутых качеств реалистической деловитости должна была продолжать расти, а конституированный этими качествами тип все более выступать на первый план. Превращение, о котором здесь говори' лось, есть только маскировка этого необходимого процесса.

Но мы должны сказать, что необходим он был к сожалению. И настало время, когда мы должны переосмыслить это “к сожалению”. Ибо, если бы сказанное исчерпало положение вещей, дело обстояло бы не так дурно, как оно обстоит в действительности. Тогда мы были бы народом, который с гордой высоты духовного преобладания, где он находился в начале XIX в., упал до уровняэкономически полезного и политически уважаемого члена международного сообщества. И мы могли бы с честной скромностью утешиться этой простейшей ролью как вполне достойной. И все же дело заключается совсем в другом. И подобно тому как каждый тип образованного человека вызывает подражание и распространение — ведь отчасти он для этого и существует — и как вследствие этого всегда рядом с ним возникает его тень, которая может быть его карикатурой, и в каждом случае полностью показывает присущую ему ценность или ее отсутствие, так, конечно, имеют тени и оба типа, которые у нас распространены. Только по теням, которые они бросают на нашу жизнь, мы можем оценить полное культурное значение этих типов. А эти тени следующие: есть тип “поверхностного эпикурейца”, который распространился в реалистической атмосфере полезности чисто деловой и профессиональной специализации; есть тип “аристократического болтуна”, который пребывает в атмосфере культурного эстетизма. Не стоит говорить о последнем, ему просто нужно надеть шутовской колпак. Но вот первый... Это буржуазный массовый тип, опасность производить который нам сегодня грозит; его появление объясняет то, что сегодня за границей нас начинают “презирать”, — спокойно скажем это, хотя это и больно. И в самом деле: достаточно взглянуть на тип людей, который мы каждые полгода в сезон путешествий отправляем за наши границы, достаточно взглянуть на него там, где его характерные контуры выделяются на фоне чужой среды и рядом с типами других наций; достаточно почувствовать с внутренним ужасом, каковы эти контуры среднего человека, как они прорисованы при помощи комбинаций ярко выраженной тяжеловесности с примитивностью и грубой надменностью, при помощи соединения абсолютной тривиальности внешних и внутренних проявлений с ужасающим умением придавать большое значение мелочам жизни и материальным удовольствиям. Достаточно это ощутить, и мы “поймем” и не будем больше удивляться тому, что сегодня француз в новой, столь восхваляемой книге, в которой он любезно хотел “приблизить” современную Германию своим соотечественникам, предлагая им, как наши само собой разумеющиеся признаки, “материализм нашей расы, нашу любовь к еде и напиткам, недостаток тонкого чувства, наш бесполетный реализм в любви”. Человеку, который пишет нечто подобное, мы скажем, что он еще не научился различать у нас повара и официанта, что ему следовало бы еще лет 20 подождать, прежде чем ему станет ясно, что немец и немецкий парвеню — совсем не одно и то же. Но несмотря на это, мы его “поймем”. И если мы честны, то почувствуем, что стоим на краю пропасти, что та атмосфера полезности, господствующая в нашем современном образованном мире, то, ставшее ограниченным культурное сознание, которое больше не освещает основы существования, чтобы отчетливее видеть его верхние пласты, то нежелание расчленять вещи наэлементы собственной внутренней жизни, чтобы тем легче применять их в их реалистической предметной форме и к господству над жизнью, — что все это состояние, с необходимостью создавая у нас сегодня только деловую и профессиональную специализацию, порождает и свое эпикурейское отражение — таким образом мы оказываемся перед опасностью из-за подобной конфигурации сферы нашей образованности самим нанести на лик своего народа в качестве его постоянных признаков отвратительные черты парвеню, которые мы должны преодолеть.