Церковь и государство в средние века, страница 6

Именно это имел в виду папа, когда, отвечая на обвинение со стороны Филиппа II[9] касающееся его вмешательства в спор с королем Иоанном[10], он писал, что не является судьей от мыта, но от грехов. Иными словами, вмешивается в политический спор, ибо это угрожает моральному порядку, а он, по Божьему установлению, является его стражем. Подобная дифференциация не содержит в себе никаких серьезных ограничений папского plenitudopotestatis[11], поскольку в соответствие со средневековыми понятиями королевская должность по существу была служением по своей природе моральным. Король, как и священник, осуществлял свое служение в том же самом христианском сообществе, хотя его положение было по существу ниже и ограничено мирскими делами. Власть светская была в этой связке только отблеском духовной. «Как луна берет свой свет от солнца, которому уступает как по величине, так и по ясности, положением и результативностью, так и королевская власть черпает честь своего достоинства от власти папы»[12]. В ином месте Иннокентий III пишет: «Каждый из князей и королей имеет свою отдельную провинцию или королевство, в то время как Петр над всеми как по объему, так и по полноте своей власти, ибо он – викарий Того, кому принадлежит земля и наполнение ее»[13]. Или: «Христос оставил власти Петра не только вселенскую Церковь, но весь мир»[14].

Эти папские претензии, кажется, переходят границы между сферой духовной и светской и претендуют на верховенство над всем, всеохватывающее, теократическое в собственном значении этого слова. Тем не менее, эти претензии уже implicite содержатся в известном видении св. Бернардом двух мечей, каждый из которых законно принадлежит Петру; хотя пользование мечем материальным передано государству, однако под руководством Церкви - ad nutumsacerdotis[15]. Это имеет тем  большее значение, что св. Бернард[16] не был вообще «куриалистом» в позднейшем смысле этого понятия. Он болезненно  осознавал светскость и коррупцию Церкви, искушения амбиций и корыстолюбия сопутствовавших росту могущества курии. И, однако, несмотря на весь открытый критицизм, не было более горячего сторонника универсальных претензий папства, чем св. Бернард. Антипапские полемисты иногда цитируют извлечения из DeConsideratione, где он писал папе, чтобы он считал себя одним из епископов, а не их господином, а Святой Престол матерью, а не госпожой Церкви. Однако, именно этот отрывок взятый целиком может быть наиболее полным из когда-либо написанного выражением идеала верховенства власти духовной. «Папа, – читаем мы в нем, – должен быть «молотом тиранов, отцом королей (…) ключником прав и канонов (…) светом мира, Викарием Христа, Христом Бога, и, наконец, Богом Фараона. Пойми, о чем я говорю. Когда власть и слабость идут рука об руку, должны мы потребовать для себя нечто большее, чем то, что человеческое. Позволь, пусть твой лик будет обращен к тем, что творят зло. Позволь, чтобы тот, кто не боится человека, не дрожит перед мечем, боялся дыхания твоего гнева. Пусть думает, что тот, кто вызвал твой гнев, вызвал не гнев человека, но Бога»[17].

Здесь мы сталкиваемся с ясно выраженной принципиальной заботой, которая определяла основу средневекового католицизма в отношении Церкви к государству: потребность надежной власти для защиты справедливости и прав Божьих против сил насилия и беспорядка, вторгающихся в средневековую Европу. Это самое беспокойство доминирует во всей жизни Григория VII и со всей силой отражается в посланиях этого великого папы. Однако, мы не должны закрывать глаза на низкие и более материалистические концепции теократического идеала, которые оправдывают критицизм его противников. В XI веке дело папства защищал не только бескорыстный идеализм Григория VII, но в равной мере и грубый и отталкивающий фанатизм Манегольда Лаутенбахского; а в позднейший период апологеты папской plenitudopotestatis не ограничивались высокодуховной позицией св. Бернарда, но прибегали к фальшивому дарению Константина для нахождения формального, правового обоснования претензий, которые по природе своей выходят за пределы сферы политики, и требуют обоснования религиозного, если вообще такое оправдание было необходимо.