Становлению эпоса способствовали и другие исторические обстоятельства. Шестидесятые годы явились, по словам В. И. Ленина, временем, когда «классовые антагонизмы буржуазного общества были совершенно еще не развиты, подавленные крепостничеством, когда это последнее порождало солидарный протест и борьбу всей интеллигенции, создавая иллюзию об особом демократизме нашей интеллигенции, об отсутствии глубокой розни между идеями либералов и социалистов»'.
И хотя после 1861 года эта рознь начинала ясно выявляться и осознаваться, существовавшие на протяжении всего XIX века общедемократические задачи взывали к эпосу и в последующие годы литературной эволюции. В противоположность аналитическому принципу изображения общества у западноевропейских мастеров реализма (см. «Человеческую комедию» Бальзака) в русской литературе утвердился эпический принцип изображения «судьбы человеческой» и «судьбы народной» в их единстве и исторической взаимосвязанности. Однако национальный кризис, который переживала Россия, дал художественному сознанию не только ощущение демократического единства русской жизни, но и нарастающих противоречий внутри него. И хотя к эпосу с разных сторон подходили все русские писатели, он не всегда обретал полнокровную жизнь в их творчестве, сохраняясь подчас лишь как ориентир, как «держащийся в уме» идеал.
На пересечении эпических тенденций литературного процесса и практической невозможности их полного осуществления в русской литературе 60-х годов зарождается оригинальный художественный жанр книги очерков или рассказов—эпический цикл. Он не только остается равноправным жанром литературы, но даже выдерживает соперничество с русским романом. Недаром у нас стали классиками писатели, творчество которых не выходило за рамки очерковых циклов. Писательская судьба Г. И. Успенского—наглядный тому пример.
Но примечательно, что ни один из русских писателей 60-х годов на пути к поэме или роману не миновал обращения к эпическому циклу. Широкие перспективы эпопейным устремлениям русской прозы открыл Тургенев своими «Записками охотника». Вслед за Тургеневым к циклу «Севастопольских рассказов» обратился Толстой. «Губернские очерки» Салтыкова-Щедрина явились важной вехой в становлении его сатиры. Романы Достоевского вырастали на почве предваряющих «Записок из Мертвого дома». В этих книгах созревало и формировалось «эпическое зерно» будущих романов, целостный образ России, ядром которого оказывалась народная жизнь.
Для последующих судеб русского искусства будут значимыми не только рожденный этими книгами образ поэтической России, но и противостоящий ему образ России «мертвой», антипоэтической. Таковы целостный и по-своему монолитный мир крепостников в «Записках охотника», мир бюрократии в «Губернских очерках», группа господ офицеров в «Севастопольских рассказах», «вынужденное общее сожительство» в каторжных казармах у Достоевского.
В это же время эпические циклы обладали собственными содержательными возможностями, обеспечивавшими им независимое и равноправное существование среди других повествовательных жанров. В классическом романе Тургенева и Достоевского, даже в толстовском романе-эпопее «Война и мир» народная жизнь изображалась все-таки суммарно, в коллективных ее поступках и проявлениях. Отдельные народные характеры приобретали здесь обобщенный смысл. Символом патриархального «мира» являлся «круглый» Платон Каратаев, символом непокорной, буслаевской его ипостаси оказывался Тихон Щербатый. В «Преступлении и наказании» хрупкая Сонечка Мармеладова являлась тоже носителем народного начала и на ее образ падала непомерно большая идейно-художественная нагрузка. Освещение народной жизни в романе 60-х годов приобретало большую концепту-
яльность, но за счет утраты той художественной раскрепощенности, которую мог позволить себе автор очерка или очеркового цикла.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.