Диалоги о зеркале, эпистемология детского мышления. Адаптация к школьной системе с ее оценками, страница 2

Умберто Эко характеризует Средневековье как огромный монолог без различий, "ибо все изо всех сил пытаются использовать один и тот же язык, одни и те же цитаты, одни и те же аргументы, одну и ту же лексику, наблюдателю снаружи кажется, что все время говорится одно и то же" (21). Монолог был даже не догматизмом, но тем способом, которым защищались от культурного хаоса после римского периода. От хаоса идей, религий, обещаний, где каждый оставался один на один со своим сокровищем мудрости, но взамен и один на один со своей бездной.

Монолог хорош тем, что исчерпывающ, что создает иллюзию поверхности, что не оставляет места глубине, или не оставляет места вопросам, на которые еще не получен ответ. Бернар де Шатр говорил: "Мы подобны карликам на плечах гигантов" (16). Когда авторитет-отец берет к себе на плечи, мы глядим на мир и его глазами, избегая встречи один на один. Главное, чтобы наши шеи (языки) не позволяли возникнуть разнице взглядов.

Монолог хорош тем, что позволяет удерживать инициативу в своих руках, и превращать мир в механический универсум, который можно разбирать и собирать заново, руководствуясь путеводной нитью логики. Он дает возможность предсказывать и контролировать явления природы. Видеть мир, как огромную строительную площадку, где под руководством жрецов-ученых возводится Вавилонская башня.

Монолог - это искусственный, лишенный связи с реальностью язык. Умеющий лишь умерщвлять, схватывать, овеществлять. Идеальный "Эсперанто", не оставляющий места ирреальному. Превращающий процессы-глаголы в неподвижные махины номинализаций. Это превращение мира и себя самого в тексты, интерпретация которых задана свыше, помещение всего в Креатуру с игнорированием главного контекста.

Монолог - текст неизбежно ведет к появлению главного Читателя - Бога. При этом, как и в каждом литературном тексте, главным критерием оценки становится Результат, его финал, последняя фраза. Не случаен интерес, проявлявшийся средневековыми летописцами к обстоятельствам смерти, которые и придавали жизни окончательный смысл (1). Мученичество - вознаграждение и.т.д. Детали жизни теряли важность, мерилом становилась ее правильность-логичность (соответствие правилам грамматики), ведь любой связный текст, по определению, имеет смысл и это самое главное. Несомненно, что к пониманию жизни как текста, в той или иной мере приходит каждый, овладевший законами грамматики. Эти же законы определяют восприятие времени, которое всегда выступает в двоякой роли: разрушителя-созидателя (17). Для мира-текста существует только время созидатель. "Рукописи не горят", как и нет смысла читать их в хронологическом порядке.

Созидатель Хронос, вместилище относительных настоящих, где будущее  и прошлое таковы лишь к определенному настоящему и сами принадлежат более обширному настоящему, с большей протяженностью и длительностью. Абсолютно лишь величайшее настоящее (Бог Хронос), которое бесконечно либо потому, что безгранично, либо потому, что циклично. В преломлении к этическим категориям хороший-плохой, можно сказать, что хороший Хронос - идеальная высота, в противоположность плохому Хроносу - глубины (7).

Бытие в строительстве создает устойчивую иллюзию быстрого преодоления наличного состояния вещей, создается впечатление, что "вечно движущаяся масса материи лишена событий" (15), что история (разрушение) протекает где-то в другом месте, постоянно ускользает от разума, бросая ему немой, бесконечно повторяемый вызов. В своей работе "Back from Moscow in the USSR", Жак Деррида анализируя тексты западных путешественников, посетивших СССР показывает, что в 1926, 1934, 1947, 1958, 1975 (его текст позволяет добавить и в 1990) констатируются одни и те же недостатки: очереди, низкая производительность труда, нехватка товаров, но, как всегда, в перспективе скорейшего преодоления. Оторванное, недостижимое, но утопичное и светлое будущее - еще одна характеристика Хроноса с его любимой ловушкой Лентой Мёбиуса. Справедливости ради надо заметить, что дело не в конкретном географическом месте, а в средневековом типе мышления, ведь именно "Средние века придумали коммуны как форму организации общества, не имея точных сведений о греческом полисе" (21).