Философия: Учебное пособие (Разделы 1-11: Что такое философия? Смысл жизни), страница 14

Естественных необходимых желаний вполне достаточно для счастья. «Богатство, требуемое природой, ограничено и легко добывается; а богатство, требуемое вздорными мыслями, простирается до бесконечности». Желания человека, хочет сказать Эпикур, бесконечны, а средства их удовлетворения всегда ограничены, поэтому конфликт неизбежен. «Ничего не достаточно тому, кому достаточное мало». Отсюда зависть, неудовлетворенность, злоба... Чтобы понапрасну не расстраиваться, лучше ограничить себя необходимым. А необходимы лишь те желания, неудовлетворение которых ведет к страданию. От остальных желаний следует отказываться, так как само желание связано со страданием. Чтобы всегда делать правильный выбор — в пользу удовольствия, превышающего страдания, — необходима мудрость и благоразумие.

При оценке удовольствия Эпикур отказался от критерия интенсивности и предпочел в качестве такового — длительность. При этом критерии душевные — удовольствия и страдания — предпочтительнее телесных, так как связаны с прошлым и будущим. Значит, именно к душевным удовольствиям следует стремиться, а душевных страданий избегать, побеждая их. Должно вырабатывать в себе нравственную стойкость в перенесении страданий, которые от нас не зависят, противопоставляя им ясность и силу мысли.

К душевным удовольствиям Эпикур относил знания и дружбу, и, стало быть, термин «эпикуреец», которым мы называем человека, любящего вкусно поесть, понежиться в постели, скорее относится к киренаикам, чем к Эпикуру. Лишь поскольку учение Эпикура приобрело большую известность, именно слово «эпикуреец» дошло до нас.

Для Эпикура, как и для киренаиков, чувства — источник счастья. Критерий счастья для киренаиков и Эпикура — чувство приятного, но уже киренаики говорили о разумном наслаждении, а Эпикур наполняет принцип удовольствия нравственным содержанием. Первое практическое правило для сохранения состояния удовольствия — умеренное пользование дарами жизни, предпочтение духовных удовольствий чувственным. Если для киренаиков высшим благом было мгновенное телесное наслаждение, то для Эпикура — длительное отсутствие страданий. Через устранение телесных страданий и душевных тревог человек приходит к здоровью тела и безмятежности души, что является целью счастливой жизни. Если для   Сократа   и   Платона   «философствовать — значит учиться умирать», то для Эпикура философствовать — значит учиться жить.

Для понимания учения Эпикура важно знать, что смолоду он страдал тяжелейшим и неизлечимым недугом, причинявшим ему такие муки, что во время приступов он терял сознание от боли. Может, поэтому избегание страданий он и считал высшим благом. Собственная болезнь обращала его к физическому в человеке.

Эпикур изучал пределы страданий и наслаждений. Исследовал он чувства безопасности и страха, и это понятно, поскольку перед его глазами были судьбы философов, да и вообще в Греции в период македонского давления жить становилось все труднее.

Чтобы преодолеть душевные невзгоды, надо, по Эпикуру, избавиться от страха богов, смерти и природы. Эпикур призывал не бояться ни богов, которые, блаженствуя на небесах, не оказывают влияния ни на жизнь людей (иначе как всемогущие и всеблагие не допустили бы зла на земле), ни на смерть, которой нет, пока мы живы, а когда она есть, нет нас. Эпикур хочет освободить людей и от страха природной необходимости, судьбы. «В самом деле, лучше было бы следовать мифу о богах, чем быть рабом судьбы физиков; миф дает намек на надежду умилостивления богов посредством почитания их, а судьба заключает в себе неумолимую необходимость». Изучение природы, по Эпикуру, нужно только для избавления от страха.

Принципом свободы воли Эпикур обосновал возможность независимости человека от общественных связей. Мы видели, как активно пытались воздействовать на окружающих киники, как пытался воплотить в жизнь свой идеал государства Платон. Ни к чему подобному не стремился Эпикур, и это связано с упадком общественной жизни и философии в это время. Его лозунг: «Живи незаметно!» И хотя Эпикур основал свою собственную школу, она напоминала замкнутую пифагорейскую общину, а не платоновскую академию.