За окнами моего одинокого загородного дома упрямо и безнадежно лил серый дождь, и мне не хотелось снова надевать сапоги и проделывать далекий путь в город по грязной дороге. Но я был один, а глаза у меня болели от долгой работы, со всех сторон моего кабинета золотые ряды книг невыносимо глядели на меня вопрошающе и повелительно, дети уже спали у себя, а слабый огонь в камине погас. И я решился все же пойти, нашел билет на концерт, надел сапоги, посадил собаку на цепь и в плаще отправился в путь через грязь и слякоть.
Воздух был свежий и горьковатый, проселочная дорога чернела между высокими кривыми дубами, причудливыми извивами огибая соседние имения. В какой-то сторожке мерцал свет. Залаяла собака, разъярилась, стала лаять все истошнее и вдруг, захлебнувшись, замолкла. Из какого-то дома из-за черных кустов доносилась игра на пианино. Нет ничего прекраснее и томительнее, чем вот так вечером идти одному по полю и слушать музыку из какого-то одинокого дома: возникает видение чего-то хорошего и милого, родного дома и света лампы, вечерней торжественности в тихих комнатах, женских рук и старинной культуры жилья.
Но вот уже первый фонарь, тихий бледный форпост города, и еще фонарь, и маячащие невдалеке островерхие фронтоны предместья, а потом вдруг за углом стены в ярком свете дуговых ламп трамвайная станция, ожидающие в длинных плащах, болтающие кондукторы в промокших фуражках и с тускло мерцающими форменными пуговицами на влажных куртках. Тарахтя подъехал вагон, светлый и теплый, с широкими стеклами, под которым сверкали, спрятавшись, синие молнии. Я вхожу, мы едем, из освещенной стеклянной коробки я вижу ночные улицы, широкие и пустынные, на углу то тут, то там встречаются женщины, ожидающие под зонтиком трамвая, а вот тут уже улицы посветлее, пооживленней, и вдруг, за высоким мостом, виден весь город в вечернем блеске окон и фонарей, а под мостом низко и далеко долина реки с темными отсветами воды и белой пеной запруд.
Я схожу и иду через аркады узкой улицы к кафедральному собору. На маленькой соборной площади свет одинокого фонаря слабо и холодно сверкает на мокром булыжнике, на уступе ходят ходуном ветки каштанов, над красновато освещенным порталом исчезает в мокрой ночи уплывающее в бесконечную вышину острие готической башни. Я немного жду под дождем, наконец бросаю сигару, вхожу в стрельчатую арку. Люди во влажной одежде стоят плотной толпой, кассир сидит за своим светлым окошком, меня просят предъявить билет, я вхожу в собор, держа в руке шляпу, и от слабо освещенных гигантских сводов на меня сразу веет полным ожидания священным воздухом. Маленькие светильники посылают нерешительные лучи света вверх по колоннам и рядам колонн, лучи эти теряются в сером камне, а высоко вверху тепло и мягко растекаются по выпуклостям. Несколько скамей густо заполнены, дальше неф и клирос почти пусты. Я пробираюсь на цыпочках — и все равно мои шаги гулко звучат в тишине — через большое торжественное пространство, на темном клиросе стоят в ожидании старые, тяжелые деревянные скамьи с резными спинками, я опускаю одно из сидений, деревянный звук глухо отдается в каменной вышине.
Довольный, я устраиваюсь в широком, глубоком кресле, вынимаю программу, но в темноте читать нельзя. Я напрягаю память, но не могу точно вспомнить: объявлена была органная пьеса какого-то умершего французского мастера, затем старинная итальянская соната для скрипки, неведомо чья, может быть, Верачини, или Нардини, или Тартини, а затем прелюдия и фуга Баха.
Еще две-три темных фигуры прокрадываются на клирос, садятся далеко друг от друга, забираются в глубину старых кресел. Кто-то роняет книгу, позади меня шепчутся два девичьих голоса. Теперь тишина, тишина. Вдали, на освещенном возвышении, между двумя круглыми лампами и перед холодно поблескивающими высокими трубами органа, стоит человек, он делает знак, садится, шорох ожидания пробегает по немногочисленной публике. Мне никого не хочется видеть, откинувшись на спинку, я гляжу вверх, на своды, и дышу молчаливым церковным воздухом. Я думаю: как можно воскресенье за воскресеньем садиться в этих священных покоях вплотную друг к другу и слушать проповедь, которая, как бы прекрасна и умна она ни была, все равно должна прозвучать в этом храме трезво и разочаровывающе.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.