Старинная музыка (Герман Гессе), страница 2

Наконец раздается высокий, сильный звук органа. Он заполняет, нарастая, это огромное пространство, он сам становится пространством, целиком обволакивает нас. Он нарастает и дает себе роздых, а другие звуки сопровождают его, и вдруг все они в торопливом бегстве падают, покоряются, боготворят, но и упрямятся и укрощенно коснеют в гармоническом басе. И вот они молчат, пауза пролетает по залам, как дуновение грозы. А теперь снова: мощные звуки вздымаются в глубокой, в великолепной страсти, бурно набегают, высоко и самозабвенно выкрикивают свою жалобу Богу, выкрикивают еще раз, пронзительней, громче — и умолкают. И вновь поднимаются, вновь этот смелый и забытый мастер поднимает могучий свой голос к Богу, жалуется призывает, мощно выплакивает свое горе бурными вереницами звуков, и затихает, и погружается в свои мысли, и славит Бога хоралом благоговения и достоинства, смыкает золотые своды в высоком сумраке, воздвигает колонны и звучащие ряды колонн и возводит собор своего преклонения, и собор этот высится и держится, он все еще высится и держится и охватывает нас всех, когда звуки уже затихли.

Я думаю: какой все-таки жалко мелочной и скверной живем мы жизнью! Кто из нас посмел бы выйти к Богу и к судьбе, как этот мастер, с такими возгласами обвинения и благодарности, с таким устремленным ввысь величием объятого глубокими думами существа? Ах, надо жить иначе, быть другими, больше под небом и под деревьями, больше для себя самих и ближе к тайнам красоты и величия.

Орган начинает снова, низко и тихо, длинный, негромкий аккорд; а поверх него поднимается ввысь мелодия скрипки, дивно размеренными ступенями, не очень жалуясь, не очень вопрошая, она поет и парит от тайного блаженства и от полноты тайны, она прекрасна и легка, как поступь красивой девушки. Мелодия повторяется, меняется, изгибается, отыскивает родственные фигуры и сотни тонких, игривых арабесок, текуче извивается на самых узких тропинках и, свободная, очищенная, возвращается утихшим, просветленным чувством. Здесь нет величия, здесь нет крика, нет ни глубины страдания, ни высокого благоговения, здесь нет ничего, кроме красоты довольной, радостной души. Ей нечего сказать нам, кроме того, что мир прекрасен и исполнен божественного лада, гармонии, а какую весть слышим мы реже и какая нужнее нам, чем эта, радостная!

Чувствуешь, не видя, что сейчас во всей огромной церкви много лиц улыбается, улыбается радостно и чисто, а кое-кто находит эту старую немудреную музыку немного наивной и устарелой и все-таки тоже улыбается и тоже плывет в простом чистом потоке, отдаваться которому — блаженство.

Это ощущается даже в паузах: шорохи, шепот, легкое передвиженье на скамьях звучат радостно и весело, все рады и освобожденно идут навстречу новому великолепию. Размашисто и вольно входит в свой храм мастер Бах, с благодарностью славит Бога, поднимается, помолившись, и старается порадоваться своей молитве и своему воскресному настроению по тексту церковной песни. Но едва начав и найдя маленькую возможность, он углубляет свои гармонии, встраивает мелодии одну в другую, гармонии одну в другую в бурной многоголосице, и подпирает, и поднимает, и закругляет свое звуковое строение далеко за пределами церкви в какое-то звездное здание, полное благородных, совершенных систем, словно Бог ушел спать и оставил ему свой жезл и мантию. Он бушует в густых тучах и открывает опять свободные, ясные полосы света, он, ликуя, возносит планеты и солнца, он безмятежно отдыхает в полдень и вовремя наводит озноб прохладного вечера. И кончает он великолепно и мощно, как заходящее солнце, и, умолкая, оставляет мир полным души и блеска.

Тихо иду через высокий храм и через маленькую сонную площадь, тихо иду над рекой по высокому мосту и через ряды фонарей — в город. Дождь перестал, за огромной тучей, покрывшей всю местность, угадывается по немногим разрывам свет луны и прекрасная ясность ночи. Город исчезает, и дубы у моей дороги шумят на мягком свежем ветру. И я медленно поднимаюсь по последнему склону и вхожу в свой спящий дом, в окна заглядывает вяз. Теперь мне хочется спать и снова испытать жизнь и быть мячом, которым она играет.