Язык высокой церковной литературы был обособлен от бытовой речи, и это было далеко не случайно. Он призван был быть языком приподнятым, отличным от бытового. Жажда отвлеченности, стремление к абстрагированию мира, к разрушению его конкретности и материальности, к поискам символических богословских отношений – все это нашло отражение в высоком священном языке. Отцы церкви хорошо сознавали силу эмоционального слова, выразительной интонации церковного чтения. Слово воздействовало на участников богослужения не только своей логической стороной, и общим напряжением таинственной многозначительности, завораживающими созвучиями и ритмическими повторениями. Эмоциональность церковного слова достигалась и с помощью эпитетов, подчеркивающих по преимуществу идеальный признак предмета, признак, составляющий его вечный и духовный смысл: «радостотворный плач», «богопустный гнев», «боговещательные молитвы», «нестареемая благодать», «нетленная слава».
Рассматривая архитектуру, живопись, музыку и слово в их взаимопроникновении, взаимодействии и взаимообусловленности, нельзя, однако, забывать и о других , быть может вспомогательных, но весьма существенных компонентах церковного синтеза.
Так, великолепие и блеск богослужения немыслимы без колокольных звонов. «Колокольный звон русские также считают делом необходимым при их богослужении, полагая, что это последнее не полно без звона» (Успенский Н.Б. Древнерусское певческое искусство. М.: Сов.композиторов, 1971. С.255). звуки благовеста, созывающие людей в церковь, слышны далеко окрест. Голос большого колокола, дополненного перезвоном других меньших колоколов, кА бы оживляет, озвучивает сам воздух. Протоирей Александр Мень характеризовал колокольные звоны не просто гонгом, но одухотворяющей мелодией, напоминающей о молитве всем тем, кто занят трудом, погружен в раздумья или находится в пути. Благовест выступает своего рода проповедью, читаемой вне церкви, он возвещает о жизни, пронизанной светом веры, будит уснувшую совесть.
Все виды искусств в храме были связаны между собой общностью сюжетов, единой системой художественных ценностей и символического языка. В Средневековье, как никогда, осуществлялся органический художественный синтез зодчества, живописи, музыкального и прикладного искусств. Прикладное искусство в храме. Помимо практического назначения. Выполняло сакрально-мистическую функцию. Отсюда к искусствам так называемых малых форм, и в частности, к церковной утвари, одеждам церковнослужителей, предъявлялись высочайшие требования.
Специальные культовые одежды, возникшие позже образования церкви как домамолитвы, отвечали торжественности момента. «Надевая их служитель должен был отрешиться от всего будничного, осознать себя предстоящим Богу» (Мень А. Ук.соч. С.22). всякое облачение сопровождалось словами из псалмов, раскрывающими смысл одеяний. Подобное приготовление к облачению должно было настроить мысль священнослужителя к высокому служению. Огромный смысл прочитывался в цвете облачений. Так, подризник, всегда светлого блистающего цвета, знаменовал собой светоносную ангельскую одежду и напоминал о непорочной чистоте сердца, которой должен обладать священство.
Каждение, исполняемое диаконом с кадильницей в руке, наполняло храм благоуханием, говорило о высоком духовном очищении верующих, просветлении душ тех, кто следует благословенным, благоуханным словам Евангелия. В Древней Руси, воспринявшей византийскую традицию, благовоние выступало устойчивым символом Святого Духа, поэтому огромное внимание уделялось ароматической атмосфере храма, эстетике запахов. Многочисленные компоненты праздничного благовония знаменуют собой разнообразные духовные дары, которые надлежит стяжать человеку. По мнению византийского богослова Симеона, гармония ароматов, услаждающих своим благоуханием чувства, символизирует гармонию духовных начал в человеке.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.