Взаимодействие Церкви и молодежи, страница 2

Я помню, когда первый раз сюда приехал, в Троице-Сергиеву Лавру, у меня было самое "воздушное" представление о ней. В те годы, 18 лет назад, я считал, что православные монахи - это такие йоги, только русские, и мне казалось, что семинаристы ходят всегда в молитвенной позе, что они святые. Я был уверен, что батюшки туалетом не пользуются, что монахи едят только в день по одной просвирке, и святой водой запивают. Меня тогда поразила вывеска на воротах, с надписью "Государственный музей заповедник Троице-Сергиева Лавра". Что означает слово "заповедник", мне до сих пор не понятно. Наврно, в сознании авторов той таблички оно означало, что отстрел монахов здесь прозводится строго по государственной лицензии... И вот, вхожу я в эти врата, впервые в жизни, с этими воздушными представлениями о монашестве и Церковности, и вдруг вижу - на встречу идет обитатель этого самого "заповедника" - батюшка хороших, православных размеров. И я про себя думаю: "Ничего себе, духовность, вон какие они, на самом деле". Я был вежливый юноша и ничего не сказал, а этот монах останавливается и говорит: "А ты знаешь, почему я такой толстый? Это потому, что когда я юношей был, я толстого монаха осудил!". Сказал и пошел дальше. А теперь и мне приходится такими же словами оправдывать недостатки уже моей фигуры:

Для того чтобы не было поводов во взаимных разочарованиях, для этого не должно быть чрезмерных ожиданий. Месяц назад я ездил в Петербург для встречи с замечательным священником, который, я считаю, совершает подвиг. Он оставил городской приход, уехал в деревню, которую сделал селом. Может, не все знают, что есть разница между деревней и селом? У деревни нет церкви, а у села - есть. Он построил деревянный храм. Ради чего? Создал там приют для наркоманов. А ведь он - не монах, а семейный человек. Это подвиг вдвойне - уехать за 70 км от Петербурга, в глушь, с семьей для того, чтобы работать с ребятами, выводить их от наркомании. И когда я ехал к нему, я хотел спросить: "Как это делать?" И уехал от него в планово-разочарованном состоянии души, потому что и предполагал, что на свой вопрос я ответа не дождусь. Так оно и оказалось. И батюшку я тогда спросил: "У Вас есть методика работы с наркоманами, реабилитации их?" А он улыбнулся и сказал: "Методики никакой нет. Люби их, живи с ними, работай с ними, молись за них!"...

В этом признании - сам дух Православия. Нет у нас никаких технологий. Единственное что мы можем дать - это опыт молитвенного соучастия. В этом фундаментальное отличие Православной Церковной жизни от многих сект. Протестантские кружки, они наполнены "привожанами", а у нас - прихожане. Сектантов ловят на улице и конвоируют до ближайшего сектантского собрания, у них есть технология обращения. Но вы спросите православного человека "как ты дошел до жизни такой?". Он два часа, будет исповедоваться - какими долгими и тернистыми путями шел в Церковь, а потом замолчит и скажет: "А я и сам не знаю как стал верующим, это Господь как-то меня привел".

Когда я был семинаристом, познакомился с молодым человеком, который мечтал поступить в католическую семинарию. Он уже туда документы подал, и католики у него в роду были. В конце концов, он обратился в Православие и поступил в Троице-Сергиеву Лавру. Через год я у него спросил: "А ты можешь сказать, когда ты понял, что истина в Православии?". Говорю, а про себя надеюсь, что он сейчас расскажет мне, какой же из моих аргументов оказался столь значим для него: А в ответ слышу: "Однажды я приехал к тебе в гости, мы гуляли с тобой, и на встречу нам идут твои одноклассники-семинаристы. Я уже знал, что это твои одноклассники. Ты в одного из них запустил снежком, в физиономию, а он ответил тебе тем же. Это происходило все под окнами кабинета ректора, - вот в этот момент во мне все перевернулось и я понял - вот она, настоящая христианская любовь, вот она - настоящая христианская свобода".