Государство делает первый шаг к разумной антимонопольной политике

Практически полное отсутствие антимонопольной политики традиционно является ахиллесовой пятой экономической политики российских реформаторов. Достаточно вспомнить конец 1991 года, когда принципиальное нежелание “команды Гайдара” заниматься борьбой со злоупотреблениями монопольным положением превратило либерализацию цен в национальную катастрофу, и лето—осень 1999 года, когда бездействие антимонопольных органов превратило повышение мировых цен на нефть в кошмар топливного кризиса и более чем трехкратное повышение цен на бензин. Это тем более странно, что СССР, а теперь и Россия были и остаются самой монополизированной страной мира, причем эта монополизация во многом носит технологический, “естественный” характер. Поэтому естественно, что стержнем антимонопольной политики должно быть регулирование естественных монополий. Но в приснопамятной стратегии Грефа, уделяющей много внимания реформе естественных монополий, об антимонопольной политике как целом не говорится практически ничего, а в прошлом Послании президента Федеральному собранию отсутствует даже сам этот пункт.

Сегодня Министерство антимонопольной политики занимается регулированием естественных монополий “одной рукой”, располагая лишь нетарифными инструментами. Тарифы для МПС регулируются специальной комиссией, созданной при вице-премьере Христенко, тарифы для РАО “ЕЭС России” и ОАО “Газпром” — Федеральной энергетической комиссией, которая является не самостоятельным органом государственного управления (как это предусмотрено ее статусом), а фактически инструментом реализации воли Чубайса. Достаточно указать на то, что она даже расположена в здании РАО “ЕЭС России”.

Результатом такой почти феодальной раздробленности управления является институциональная невозможность проведения единой антимонопольной политики в отношении даже естественных монополий, что делает почти неизбежным регулярную капитуляцию правительства перед требованиями тех о повышении тарифов. Всеобщее повышение тарифов пошло уже на “третий виток”: первый был в мае—сентябре, второй — в январе 2001 года (он вызвал ускорение инфляции, заставившее премьера Касьянова заговорить о возможной потере контроля за инфляционными процессами), а в феврале президент упомянул о возможности повышения тарифов на внутренние грузоперевозки по железным дорогам еще на 31% (правда, в два приема и при неясном снижении тарифов на экспортные перевозки).

Между тем без обеспечения финансовой прозрачности естественных монополий правительство в принципе не имеет права одобрять повышение ими тарифов, так как не может знать, является ли оно обоснованным и необходимым для развития производства или, как в случае РАО “ЕЭС России”, продиктованным желанием купить частный телеканал. Повышение тарифов вызывает и другие вопросы — достаточно указать, что перед последним их повышением рентабельность газовой отрасли, к примеру, приблизилась к 70%. Зачем при такой рентабельности повышать тарифы, правительство так и не ответило.

Бюрократическую разноголосицу способны прервать действия президента Путина, заявившего о необходимости создания единого органа по установлению тарифов естественных монополий. Это позволит координировать тарифную политику, проводимую государством в отношении различных монополистов, и является поэтому существенным продвижением к выработке комплексной антимонопольной политики.

Однако, судя по развернувшимся спорам, данная идея не была проработана. Будущее антимонопольной политики в России будет определено конкретным организационным решением, принятым в отношении данного тарифного органа.

Включение его в состав Министерства антимонопольной политики будет означать торжество системного подхода. Ведь монополизм проявляется не только в завышении тарифов, но и во многих других действиях, регулируемых этим министерством. Регулирование разных сфер монопольных злоупотреблений различными органами по-прежнему не позволит проводить единую антимонопольную политику. Объединение же всех функций антимонопольного регулирования в Министерстве антимонопольной политики наконец предоставит ему необходимые для эффективной работы функции.

Однако возможны и другие подходы, прежде всего включение тарифного органа в единое “грефство”. Представляется, что такое решение будет отражением политического и, более того, личностного подхода. Ведь установление тарифов — это не столько регулирование цен, которым традиционно занималось Минэкономразвития еще в те времена, когда оно было Госпланом СССР, сколько регулирование естественных монополий, хотя и в увязке их реформирования с развитием остальной экономики.

Тарифное регулирование разумно отдавать Минэкономразвития только в одном случае: при включении в его состав всего Министерства антимонопольной политики. Но Минэкономразвития и без этого поглощения объединяет столько разнородных и никак не связанных друг с другом функций, что является полностью разнородной структурой.

Наконец, третий возможный подход — компромиссное выделение единого тарифного органа в самостоятельное ведомство по принципу “так не доставайся же ты никому” — представляется наименее разумным. Антимонопольная политика в этом случае не только будет не комплексной, но и оторванной от экономической политики в целом.

Сегодня, когда единый тарифный орган еще не создан (а ведь его могут так и не создать, как это было со службами, регулирующими деятельность отдельных естественных монополий), разговоры о нем впервые за все время проведения реформ создают надежду на выработку и реализацию комплексной антимонопольной политики и на преодоление таким образом “проклятия реформаторов” — их систематической капитуляции перед разнообразными российскими монополиями.