Второй образ Василия Чапаева (условно названный нами образом народного любимца) мы наблюдаем во время его выступления перед рабочими-ткачами. Петр Пустота, отмечает, что смысл речи Чапаева ускользает от него, но, «судя по тому, как рабочие вытягивали шеи, вслушивались и кивали, иногда начиная довольно скалиться, он говорил что-то близкое их рассудку» (113). Речь Чапаева перенасыщена просторечиями и бранной лексикой: « — Ребята! Собрались вы тут сами знаете на што. Неча тут смозоливать. Всего навидаетесь, все испытаете. Нешто можно без этого? А? На фронт приедешь — живо сенькину мать куснешь. А што думал — там тебе не в лукошке кататься…<…> Только бы дело свое не посрамить — то-то оно, дело-то!… Как есть одному без другого никак не устоять… А ежели у вас кисель пойдет — какая она будет война?.. Надо, значит, идти — вот и весь сказ, такая моя командирская зарука…» (114).Особенности произношения просторечной лексики выделяются на письме: «што», «нешто». Чтобы добиться доверия народа к себе, в речи Чапаев использует устойчивые просторечные словосочетания: «сенькина мать», «не в лукошке кататься», «кисель пойдет», «вот и весь сказ». Синтаксические средства – обилие восклицательных и вопросительных предложений, тире между предикативными частями в бессоюзном предложении – используются, потому что эти средства на письме показывают особенности его устной речи при обращении к народу: паузы, сделанные им, выделение каких-либо важных для народных масс фактов, создание диалогичности – вызов ответной реакции публики. Когда ошеломленный Петр Пустота спрашивает у Чапаева, что такое «зарука», тот, улыбнувшись, отвечает: «Знаете, Петр, когда приходится говорить с массой, совершенно не важно, понимаешь ли сам произносимые слова. Важно, чтобы их понимали другие. Нужно просто отразить ожидания толпы. Некоторые достигают этого, изучая язык, на котором говорит масса, а я предпочитаю действовать напрямую. Так что если вы хотите узнать, что такое «зарука», вам надо спрашивать не у меня, а у тех, кто стоит сейчас на площади» (117). После этого объяснения читатель перестает соотносить командира с только что произнесенной им вызывающей речью.
Когда Петр Пустота встречает Василия Чапаева в следующий раз, он находит того в бане, изрядно пьяного, в рубахе расстегнутой до середины живота, и тогда Пустота думает, не ошибка ли это, потому что «вид у него [Чапаева] был совершенно затрапезный» (196) и совершенно не походил на тот образ, который сохранила память Петра. Чапаев обращается к недоумевающему Петьке: «Ты героя брось ломать. Что за слух тут такой идет, что у тебя память отшибло?<…> Я думаю, что ты, Петька, просто воду мутишь» (196) (когда тот не мог вспомнить, когда они перешли на «ты»). Он использует просторечные фразеологизмы «героя брось ломать», «память отшибло», «воду мутишь», которые выражают недоверчивость, пренебрежение Чапаева к слухам о Пустоте и его поведению, а также указывает на их близкие, дружеские отношения. Дальше Чапаев продолжает в том же духе, он начинает «переделывать» философские термины, произносимые Петром, в бранные или просторечные слова: «— Скажем так, Василий Иванович, — не снисхождение чего-то к чему-то, а акт снисхождения, взятый сам в себе. Я бы даже сказал, онтологическое снисхождение. — А енто логическое снисхождение где происходит? — спросил Чапаев, нагибаясь и доставая из-под стола еще один стакан» (198); («онтологическое» превращается в «енто логическое») «— Весь этот разговор довольно примитивен. Мы ведь начали с того, кто я по своей природе. Если угодно, я полагаю себя… Ну скажем, монадой. В терминах Лейбница. — А кто тогда тот, кто полагает себя этой мандой?» (204) («монада» — в «манда»). Такой прием указывает на то, что Чапаев не относится к философским рассуждениям Петра серьезно, так как знает истину, а все эти размышления кажутся ему смешными, несовершенными, лживыми.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.