Речевая характеристика персонажей в романе В. Пелевина «Чапаев и Пустота», страница 17

Если мы отмечали, что Петр Пустота отличается тем, что использует в своей речи, поэтичные и необычные сравнения, то сравнения и перефразы, которые используются Володиным, тоже заслуживают внимания, с точки зрения речевого портрета: «— Вот поэтому мы Аристотеля и рисуем. Потому что до него никакой субстанции не было, — сказал Володин. — А что же было? — Был главный небесный автомобиль, — сказал Володин, — по сравнению с которым твой шестисотый «мерседес» — говно полное. Этот небесный автомобиль был абсолютно совершенным. И все понятия и образы, относящиеся к автомобильности, содержались в нем одном. А так называемые реальные автомобили, которые ездили по дорогам Древней Греции, считались просто его несовершенными тенями» (162) (слово «автомобиль» является в данном случае перефразой слова «материя», обозначающего высшую форму существования по Аристотелю); «Я… Как бы тебе объяснить… Не пролезаю. Очень много духовных богатств за жизнь собрал. А от них потом избавиться — сложнее, чем говно из рифленой подошвы вычистить» (386) (сравнение показывает насколько сложно Володину избавиться от своих знаний и мыслей, чтобы найти истину).

Даже тех персонажей, которые появляются перед нами в единичных эпизодах, В. Пелевин наделяет своими речевыми особенностями, которые подчеркивают какие-либо важные для автора черты их образа. Например, рассмотрим эпизод, когда охранник Гриша, работающий в японской фирме «Дом Тайра», пытается объяснить Сердюку, что не имеет права его выпустить без пропуска: « — Да и потом, — сказал он, поигрывая резиновой палкой, — у нас ведь режим. Сигнализация. До восьми дверь заперта. А открыть — так сразу менты приедут. Базар, протоколы. Так что открыть не могу. Только в случае пожара. Или наводнения. — Так ведь мир этот, — заискивающе сказал Сердюк, — подобен пузырям на воде. Охранник усмехнулся и качнул головой. — Что ж, — сказал он. — Понимаем, где работаем. Но ты и меня пойми. Вот представь, что вместе с этими пузырями по воде еще и инструкция плывет. И пока она в одном из пузырей отражается — в одиннадцать запираем, в восемь отпираем. И все. <…>Но я же не говорю, что эта дверь реальна. Сказать, что я про нее думаю? — Ну скажи. — Я так считаю, что никакой субстанциональной двери нет, а есть совокупность пустотных по природе элементов восприятия.<…>Но раньше восьми я эту совокупность не отопру» (274). Сначала мы воспринимаем Гришу, как типичного для 90-х годов «верзилу»-охранника: его предложения простые, чаще односоставные, часто ничем не осложненные, создается впечатление, что его словарный запас бесконечно мал. Но как только Сердюк пытается его переубедить, высказывая свои буддийские воззрения, охранник не только не теряется, но и вступает с ним в диалог, раскрывая образы, созданные Сердюком (пузыри, в которых отражается инструкция), высказывая свое мнение (про сущность двери), используя при этом лексику (философские термины), не свойственную для таких людей, как он: «субстанциональная дверь», «совокупность», «пустотные элементы восприятия». Но потом автор возвращает нас к изначальному образу «верзилы», когда Гриша использует перефразу и говорит, что «эту совокупность» (то есть дверь) до восьми не