У Бромли тоже были двойники на киноэкране. Богарт. Кипящая ярость Кегни. Что-то от железной (и в то же самое время меланхоличной) авторитетности Эдварда Дж. Робинсона. Всем своим видом: свисающая из уголка рта сигарета, водянистые, но умные глаза - Бромли словно бы говорил:"Со мной лучше не шутить". Иногда он устраивал грандиозные выезды на рыбалку, приглашая и нас с отцом. Зафрахтованное судно - словно со страниц "Иметь и не иметь". Капитан - белый толстяк, у которого хватало соображения понимать, кто на судне главный. Все остальные приглашенные - чернокожие: друзья, деловые партнеры (или же "шестерки") мистера Б. Роскошное пиршество: жареные куры, салаты из картофеля и зелени, ростбиф, шотландское виски, джин, для мальчика - кока-кола. Начальником Бромли был тихим, почти невидимым. Голос у него был совсем богартовский: хриплый, негромкий, вроде бы совсем не командирский. Лишь в том случае, если кто-то выказывал себя никудышным рыбаком, в голосе Бромли прорезалась сталь. Он сидел на корме, всецело сосредоточившись на том подводном "пупке", где рыбы обнаруживают отличия между обычной и неотразимой наживкой. Он вылавливал столько, сколько все мы остальные, вместе взятые. Вытащив очередную рыбину, он вновь наживлял крючок грациозным жестом - так гроссмейстер картежной игры открывает туза; его обычно невозмутимое лицо искажала легкая ухмылка.
То был токвилианец преступного мира - контрабандист, мошенник, тип, восходящий к Томасу Мортону - печально известному основателю колонии Мерри-Маунт, который досаждал Майлзу Стэндишу и его пуританам своей нравственной "гибкостью" и панибратскими отношениями с индейцами. (Рассказ Готорна "Майское древо в Мерри-Маунт" - робкое, завуалированное описание той сплошной вакханалии, какой была жизнь в колонии Мортона.) Если считать Гека и Тома Сойера двумя половинками американского духа, то Бромли был Геком, лжецом и мелким воришкой, наделенным, однако, широкой и красивой душой, индивидом, который создал свою собственную систему нравственности на базе личного опыта, стремлений, самообладания и инстинктивного чувства Стиля.
Жены моего отца и мистера Бромли соответствовали токвилианским параметрам ничуть не менее, чем их супруги. Хотя моя мать и миссис Бромли "не по годам рано получили познания по всем предметам" (миссис Бромли по образованию была актрисой классической школы, моя мать до замужества занимала ответственную должность в бухгалтерии), супружество изолировало их от мира ("В Америке женщина, вступая в брак, безвозвратно теряет свою независимость"). Тем не менее, я сильно погрешил бы против истины, сказав, будто моя семья и семья мистера Бромли были во всем "равны" другим американским семьям, хотя именно об этом равенстве мы и мечтали. В молодости мой отец не получил места инженера из-за своей еврейской национальности - и разом утратил интерес к инженерному делу. Несомненно, "карьера" Бромли - от нелегального иммигранта к тем сокрытым от всех делам, за которые он впоследствии был амнистирован комиссией Сибэри, - была предопределена его статусом "гражданина второго сорта".
Однако сами себя они считали верными патриотами Америки. Вне зависимости от того, узнавали ли они себя в Стюарте и Богарте (а также многих персонажах радиоспектаклей и комиксов), их отражения все равно существовали в зеркале культуры. Масс-медиа и общество взаимодействовали между собой по модели, которую Токвиль наблюдал еще в 30-х годах XIX века - общественная и частная жизнь находились в естественных, по большей части благостных отношениях. При всей неоднозначности и антисентиментальности ситуации американцы все еще оставались одной семьей, пусть и не обязательно счастливой.
Ах, если б меня увидели...
Большая часть появляющихся ныне текстов о негативном воздействии масс-медиа, на мой взгляд, порождается эрзац-ностальгией: нравится нам то или нет, времена, когда культура не была столь пропитана масс-медиа, кажутся невероятной древностью - и одновременно невообразимыми. Итак, я хочу изложить ряд своих мыслей по поводу масс-медиа не потому, будто мне хочется воспеть золотой век, которого, скорее всего, просто никогда не было. Я намереваюсь попробовать разобраться в том, почему наше чувство токвилианского единства (при том условии, если оно также не было полной фикцией) за последние пятьдесят лет медленно и верно таяло, покуда само слово "единство" не приобрело старомодную, несколько "не от мира сего" окраску.
Как бы то ни было, прежде всего ясно, что современное отсутствие культурной сплоченности - или, выражаясь более позитивно, поликультурное разнообразие - подготавливалось не только масс-медиа, но и другими событиями последних пятидесяти лет. Мощные волны иммиграции (плюс дешевизна авиабилетов, дающая возможность жить "на две страны") создали ситуацию, когда "самоамериканизация" уже не является столь желанной и необходимой; внутренние общественные движения, гораздо более масштабные, чем те, которые наблюдал Токвиль, поставили под вопрос само понятие "общности"; произошедшее в 80-х годах перемещение богатств к "верхам", подобное деяниям американских "баронов-разбойников" в конце XIX века, породило зависть и разобщило людей. Все это не могло не привести к дестабилизации общества, которое в моем детстве казалось столь тоскливо-благополучным, что недовольные именовали эту эпоху худшей из всех, а ее поборники - лучшей, причем по одним и тем же причинам!
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.