Главное состоит в том, чтобы увидеть, что это движение неизбежно вызывает ожесточенное сопротивление: чем больше в мире проявляется тенденция к достижению однородности, тем больше различия, оказывающиеся под угрозой, стремятся закрепиться или возмутиться; Фрейд называл это «нарциссизмом малых различий». Чем сложнее мир, тем больше он вызывает ностальгию по простоте; чем больше он объединяется, тем больше он возрождает границ; чем стремительнее становится эволюция, тем больше она побуждает к поискам истоков. Этим объясняются растущее значение личностных, религиозных и культурных факторов, тенденция к возрождению традиций, которые могут привести либо к этническим войнам, либо в более широком или глобальном масштабе к конфликтам культур. Однако Хантингтон недостаточно подчеркивает, насколько эти движения за возвращение к традициям зависят от модернизации современной жизни, которой они противостоят, насколько фундаменталисты и интегристы зачастую являются порождением процесса распространения западной культуры, которую они так ненавидят, насколько вновь обретенные корни являются зачастую вымышленными или реконструированными, а новые границы навязываются народам тем более жестким образом, чем искусственнее они являются. Все это почти неизбежно приводит к крупному дефициту легитимности и политической стабильности.
В этом заключается второй парадокс, связанный с модернизацией: переплетение торжества демократии и кризиса. С одной стороны, традиционная легитимность и идеологическая или революционная легитимность подрываются рационализацией и глобализацией. Отныне, как указывает Хантингтон в своем тезисе о «третьей волне», у демократии нет иного идеологического противника кроме религиозного фундаментализма, особенно мусульманского. С другой стороны, государственные институты все менее и менее способны удовлетворить одновременно и потребности народа и международные требования, в частности экономические и технические. Институты представительной власти и политические классы находятся повсюду в обороне. Они поражены коррупцией и неэффективностью, подвергаются нападкам судебных властей и СМИ и испытывают противоположные искушения технократией и популизмом, глобализацией и национализмом. Отсюда проистекает ностальгия по общинным формам с большим единогласием, основанным на догме или на вере в спасителя, которые таят в себе опасность анархии и раскола и, как следствие, ликвидации самой демократии и политики.
Наконец, кризис политики и государства не может не поставить под вопрос саму природу войны, если принять, основываясь на Клаузевице, ее трехэлементное определение, исходящее из взаимоотношений между правительством, народом и армией. Наш третий парадокс состоит в том, что, если войны идут на убыль, насилие возрастает, возможно, не количественно, но за счет разнообразия и неконтролируемого характера своих форм: от геноцида до терроризма, от самоубийственных акций токсикоманов до происков сектантов или до возрождения таких архаичных феноменов, как пиратство или бандитизм.
Что касается эволюции общества, мы отмечаем, что она идет удивительно противоположными путями в двух типах регионов. С одной стороны, в развитых странах Запада общество складывается в основном на индивидуалистической и экономической основе, где взаимозависимость берет верх над такими понятиями, как государство и территория, и где региональная война, например между Францией и Германией или между Швецией и Норвегией, становится принципиально немыслимой. С другой стороны, на Востоке и на Юге мы нередко наблюдаем крах государственности, и все более частые войны оказываются гражданскими и этническими, а не отечественными. Очень часто речь идет просто о жестоком соперничестве между отдельными бандами, которые, впрочем, предпочитают больше нападать на гражданское население, чем друг на друга.
Этот двойной феномен: примат гражданских войн (большая часть современных конфликтов) над межгосударственными и гражданских жертв (80%) над военными обусловлен экономическими (торговля оружием и снижение его стоимости), техническими, социальными и политическими причинами. Он оказывает важнейшее влияние на стратегию. С одной стороны, появляются американские размышления о «революции в военном деле», основанной на успехах информатики, которые приводят к выводу о возможности «стерильной» войны, в ходе которой достаточно ослепить и парализовать противника, не уничтожая его и особенно не неся потерь. С другой стороны, современная война заменяется потреблением населения, а насилие становится образом жизни. Войне исключительно технического характера буржуазных государств, по-видимому, противостоит возврат к варварству как следствие исчезновения традиционных рамок и краха попыток создать современную государственность в периферийных регионах. Естественно, это противостояние двух миров не может быть продолжительным. Торговля оружием, распространение ядерного оружия и баллистических ракет, потоки беженцев, интервенционные операции делают взаимопроникновение неизбежным, порождая при этом возможность и опасность «превращения буржуа в варваров, а варваров в буржуа». Нет ничего более важного, чем организация посредничества, одновременно демократического и военного, между двумя крайностями: политикой, забывающей о роли силы и о необходимости установления равновесия сил, и безудержным насилием, для которого не существует правил, предписываемых политикой. Самуэль Хантингтон как никто другой подходит для того, чтобы исследовать эту проблему. Мы призываем его сделать это.
Печатается по изданию: Киселев С.Г. Основной инстинкт цивилизаций и геополитические вызовы России. М., 2002, с. 310-315.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.