В поисках альтернатив, или разделенное прошлое, страница 2

Герои сборника – люди весьма достойные. Но каковы критерии их отбора для участия в данном тематическом издании? Судя по словам одного из авторов, исследуемые персонажи – люди, «чьи убеждения по тем или иным вопросам подходят под категорию «консерватизм» (М.Д.Долбилов.- С.111). Всё бы неплохо, но проблема в том, что исходная категория не определена. У меня же сложилось впечатление, что основным критерием служило признание данных персон консерваторами в советской историографии. Вследствие этого они находились за пределами исследовательского поля. Сейчас получив статус незаслуженно репрессированных, они нуждаются в научной реабилитации. И такой подход возможен.

Имена многих исторических персонажей, наполняющих страницы сборника, хорошо известны читателю. Однако тот факт, что они “на слуху” вовсе не свидетельство их исследованности, скорее наоборот. Например о М.Л.Магницком, имя которого присутствует во всех учебниках российской истории, упоминается в каждом исследовании, посвященном александровской эпохе, за последние сто пятьдесят лет не написано ни одной монографии. А очень немногочисленные публикации XIX века явно находились под негативным впечатлением от рассказов современников-мемуаристов. Собранный из разных архивохранилищ страны уникальный источниковый материал позволил А.Ю.Минакову воссоздать яркий, полный противоречий, свойственных живому человеку, образ.

А о теории «официальной народности» не слышал в нашей стране разве что дошкольник. Между тем лишь немногие преподаватели могут объяснить почему одна и та же триада «православие, самодержавие и народность» в устах С.С.Уварова является охранительной, а исходя из уст славянофилов, становится оппозиционной и либеральной. Грань очень зыбкая.

Примечательно, что если строго ориентироваться на прокрустово ложе заявленной темы, то целый ряд персонажей явно в него не умещается, и авторам приходится оговариваться насчет эволюции взглядов, или отречении героя от либерализма, либо о «разрыве» с либералами и т.п. Словом трудно окрасить историю пусть даже одной личности в единый политический цвет.

Читатель сборника найдет в нем примеры различных проявлений консерватизма. История Нового времени явила миру весь спектр политических установок личности и социальных групп. Прочитывая издание текст за текстом, улавливаешь общность политического дискурса персонажей, столь дистанцированных друг от друга во времени и пространстве. Эта общность – европоцентризм, убежденность в универсальности европейской цивилизации, ее критериев и ценностей. Различаются средства, сроки, пути достижения идеального политического устройства, но сам идеал остается общим и для консерваторов, и для либералов.

Осознание или прочувствование этого единства одних пугало и порождало экстремизм («революционный консерватизм» Артура Мёллера ван ден Брука), других заставляло искать компромисы («либеральный консерватизм»). Как показал анализ исторического опыта, консерватизм способен к адаптации и приспособлению. Его живучесть поддерживается сохранением структуры и свойств политической среды обитания.

Особняком от политологических призывов и академической выдержанности историков стоит статья философа М.А.Прасолова «Традиция и личность: проблема персоналистической коммуникации традиции». О ней можно говорить как о «постмодернистском вызове» коллегам по сборнику. Собственно говоря, именно данная статья заставляет читателя размышлять о сущности консерватизма, а не только о его проявлениях и судьбах. В этом смысле исследование Прасолова как нельзя более точно соответствует теме сборника.

Автор рассматривает оппозицию «консерватизм-либерализм» как главную мифологему Нового времени. Созданная в эпоху Просвещения, дополненная романтиками, она продолжает своё бытование в умах наших современников. Разрыхлив базовые для современной политической риторики понятия – “либерализм”, “консерватизм”, “традиция”- вопросами сомнений, автор пришел к выводу, что консерватизм не есть альтернатива либерализму. Он суть его “переотражение”. «Конечно обилие мнений создает впечатление альтернативности подходов… но мы склонны за множеством альтернатив видеть вполне конкретную мифологию» – пишет Прасолов (С.36).

Еще более парадоксальным представляется заключение исследователя о противостоянии консерватизма традиции. Тем самым выбивается краеугольный камень из всех определений консерватизма, базисный лозунг его идеологии. Дело в том, что в традиции автор видит Абсолютную личность, свойства и качества которой идеализируют и воспроизводят люди традиции. «Все настоящие живые, полноценные традиции… относительны и нет ни одной реальной традиции, которая была бы универсальной и абсолютной» (С.41-42). И уже потому апелляция политиков к абстрактной традиции бессмысленна, является ни чем иным как риторическим приёмом. В результате выстроенной системы аргументов читатель убеждается в историчности и конструируемости основных политических маркеров современности.

А впрочем не каждый читатель преодолеет сопротивление данного текста и прочтет его до конца. Автор, как и многие его коллеги по профессии, использует специфический язык изотерического философского знания. В результате на страницах сборника, также как и в жизни, историки, философы и политологи пишут каждый о своем, говорят на разных языках и не слышат друг друга. У нас нет единого метаязыка гуманитарного знания, а потому не происходит и столь желаемого междисциплинарного диалога. Вероятно, прежде чем описывать проявления консерватизма, стоит договориться о том, что считать консерватизмом. Пока данный вопрос остался открытым. То ли это определенная система ценностей, то ли одна из технологий властвования с риторикой, обыгрывающей тему сохранения и выживания.

Но ведь продолжение следует...