Пластический полдень (феноменологические реминисценции примитива)

пластический ПОЛдЕнЬ

/ феноменологические реминисценции примитива /

Цена вопроса – утраченная тайна.

Данной формулой можно обозначить итог исследования, в равной мере как и проблематичность его первоистока. В последнем случае - рассматриваемое в качестве отправной точки раз за разом требовало бы все более тщательного продумывания, постоянного возврата к исходному. Казалось бы, в этом деле не продвинуться ни на шаг,  однако с самого начала мы уже находились бы у цели.

Таким образом, условие возможности продолжения разговора - это отдаление первоначала, риск мысли, поставленной на кон в осуществлении маневра в противоход morigeometrico.

Подобно тому, как в теореме продуктивность доказательства всецело согласуется с данностью обнаруживаемых  в нем предельных оснований, логическая эквивалентность вопроса и ответа могла бы рассматриваться в качестве такого регулятивного принципа, удерживающего разговор в круге предданных самоочевидностей.

Однако имплицитно содержащийся в вопросе ответ - указывает на то, что разговор рискует вылиться в резонерство, тогда как обратная импликация грозит тем, что он на поверку окажется лишь упражнением в риторике. В таком случае, уподобить ли философскую беседу как раз такому искусству балансировать на грани, суть которого в умении находить все новые и новые основания, до поры до времени способные удерживать от впадения в одну из крайностей (для обыденного здравомыслия по своему ценное умение продолжительного хождения вверх ногами, для скептически настроенного ума  - всего лишь пример наивного рвения, которому скоро суждено изжить себя)?

Итак, возможно ли разглядеть изнутри собственной замысловатой погруженности в жизненномировую активность, что рассуждение не грозит исчерпанием темы совсем не потому, что развертывается в угоду резонерскому замыканию в дурной бесконечности формулируемых и снимаемых проблем? С другой стороны - что ему не обязательно превращаться и в вариант разгадывания головоломной задачи, решение которой, в конечном счете, приводило бы к утрате всякого интереса к предмету?

Рамки очерченного "или - или…" не оставляют возможности продолжения иначе, как в аспекте некоего ожидания… взыскуя аутентичного дискурса, устойчивого к воздействию как «центробежных», так и «центрстремительных» сил. Так, восхождение к чистоте первоначала не поддается адекватному описанию ни в терминах возвращения (цикличности), ни поступательного эволюционного развития.

Нашей целью сейчас является не преодоление указанной формулы равновесия рассудка, заключенной в соответствии очевидности вопроса данности ответа, а постижение онтологического смысла подобной уравновешенности; впрочем, слишком легко и часто нарушаемой в пользу мнимой важности вопроса. Первостепенная задача состоит в проблематизации обращенности к изначальному, предзаданной во всевозможных риторических фигурах вопрошания, модуляциях сомнения как рефлексивного принципа  parexcellence,  - всего, что дает повод, возможно, справедливо, однако чересчур поспешно, считать философию "сообществом вопроса".

Есть ли что-то способное занимать нас, помимо наших сомнений? И всегда ли проявление интереса озвучивается вопросом? В таком случае не то же ли самое будет сказать: во всем просто интересном просвечивает изначальная  заинтересованность в мире как таковом? И уж если продолжить: для самого мира дело складывается так, что ему уже поймать на себе чей-то взгляд - означает попасться на крючек вопроса… Что ж, обычная уловка феноменологии - трактовать затронутость миром как собственное вопрошание о мире. Вот только обнаруживает ли она чрезмерность притязаний, некое своеволие или, по сути дела, одержимость миром, невозможность изнутри него какого-либо еще запредельного вопрошания?

Если миру лишь удивлением возможно отразиться в наших глазах - тогда и само удивление есть нечто заключенное в устроенности нашего зрения, как то, что и делает последнее больше, чем способом ориентации в пространстве - способностью всегда быть в соприкосновении с первозданностью узнаваемого. Известное возведение философии к первоначальному удивлению (сродни невосполнимой  потребности видеть) противопоставляет безразличию однородно-протяженной субстанции геометрии живой опыт пребывания в окружении ненаглядных вещей.

Прежде, чем привычно и догматически апеллировать к спекулятивному интересу разума, поднявшемуся над всеми  практическими целями, единственному, что способно удерживать нас вдали от конструирования и  счета, как условию возможности в том числе и этого нашего легкомысленно-поверхностного оглядывания вокруг, - надлежит разобрать фактичность ситуации, когда обычно мы глядим на все, протирая глаза, словно бы желая лишний раз убедиться в существовании того, что существует, и небытии того, чего нет.

По-видимому, пробуждение - как фактическое развенчание тайны, - что в равной мере метафорически выражало бы идею отправной точки и конечной цели, может быть взято здесь центральным пунктом.

Не загадочное, но удивительное, что поражает, скорее чем сбивает с толку, лежит на поверхности… Утрата непосредственного отношения к бытию по пробуждении компенсируется своего рода откровением, в котором явлено нечто простое. Формально дело идет об откровении, поскольку новообретенное дано нам в отсутствии какой-либо предыстории своего открытия, предстает лишенным изнанки. Все что можно по этому поводу сказать - что вот ты спал, а теперь уже проснулся…

Фактическая встреча с миром по пробуждении, как открытие, равносильно ставшей доступной возможности оглядеться вокруг, которой мы лишены во сне. Здесь имеем дело с тем, что в простоте своей обнаруживает себя не иначе, как открытостью того, что лежит на поверхности…

Об удивлении, сопутствующем встрече с миром, можно сказать только, что оно не имеет ничего общего с замешательством или завороженностью необычным зрелищем, как раз все причудливо замысловатое и диковинное, что еще смущало ум, в одночасье теряет силу, потому что нет ничего более странного, чем сам факт, что ничего не изменилось вокруг, но ты точно знаешь, что спал, а теперь проснулся…

Так что же пришло на смену сновидению, и отозвалось в нас удивлением, как бы при свете дня реваншем искупив прекращение буйства фантазии в смене фантасмогорических картин ночи? Рассмотрение вступает на стезю риторики, заранее предполагая, что мы готовы довольствоваться "ответом", который ничего не добавит к тому, во что мы и так вглядываемся каждую секунду, и чему всегда без труда удается находить подходящий "вопрос".