Революция 1917 года и московское общество, страница 4

3 марта делегация Временного правительства и Временного комитета Государственной Думы обратилась к Михаилу Александровичу Романову, предоставив ему право решить: передать вопрос о государственном устройстве России Учредительному собранию или царствовать. Гучков и Милюков умоляли великого князя принять престол, потому что считали, что перемена государственного строя будет губительна для России, а Родзянко и Керенский убеждали Михаила Александровича отречься, предполагая, что иначе может немедленно разразится гражданская война.

Михаил отказался от престола и в манифесте о своем отречении заявил, что согласится "в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому и надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые законы государства Российского"[4]. Манифест призывал граждан подчиниться Временному правительству.Это означало, что впредь - до созыва Учредительного собрания - в руках правительства сосредотачивалась не только исполнительная, но и законодательная власти.

Теперь, зная историческую хронологию Февральской революции 1917 года, можно перейти к тому, как эту революцию видел и как относился к ней и к событиям, тесно связанным с ней, автор «Дневника москвича» Никита Окунев.

В своем «Дневнике» Окунев пишет, что «в Петрограде состоялось чрезвычайное совещание о продовольствии Петрограда, которое совершенно расстроилось»[5], «Признано положение угрожающим, и решено передать продовольствование населения Петрограда городскому общественному управлению»[6]. Но люди могли только лишь строить разные предположения, потому что творилось «что-то неладное, но что - никто достоверно не знает, - газеты в Петрограде 25 и 26 февраля совсем не выходили»[7].

Дальше волна беспорядков перекатывается уже и в Москву – «сегодня и здесь не вышла ни одна газета, или власть запретила продажу их, но вчера вечером в вечерних газетах напечатан Высочайший указ о роспуске палат до апреля месяца»[8]. По мнению Окунева, «это-то и указывает на чрезвычайность событий»[9]. Уже к 12 часам дня 28 февраля «в Москве остановились все трамваи и бездействуют телефоны. Из уст в уста передаются сенсационные вести о страшной стрельбе в Петрограде в народные толпы, о свершившемся перевороте на троне и о разных ужасах»[10]. Но все же Окунев не записывает эти «сенсационные вести», так как он не совсем доверяет «таким россказням».

Несколькими днями позже автор «Дневника москвича» наблюдал в Москве примерно следующую картину: громадные толпы, которые слушали никому неизвестных людей, читавших телеграммы из Петрограда. По мнению Окунева, это были «листочки спешного, подпольного набора»[11]. «Этому предшествовали в Петрограде полицейские схватки с манифестантами, затем перестрелка солдат и казаков с городовыми, а потом и междуусобица в войсках»[12].