Парадоксы Московии. Парадоксы или противоречия русского 17 века, страница 2

Во время постоянно сменяющих друг друга конфликтов внутри страны и внеш­них войн, которыми пронизана русская исто­рия, Россия, в принципе, не испытала прояв­лений серьёзных сепаратистских тенденций со стороны аристократии, но часто была вы­нуждена бороться за примирение с центром с социальными группами, гораздо более ре­шительно настроенными и бескомпромис­сно защищавшими свой социальный статус. Только «мелкая рыбёшка» боролась за реги­ональные ценности.

Нам интересны свидетельства положе­ния дел в данной сфере ещё в 16 веке. Па­фос, отразившийся на страницах автобио­графических произведений и государствен­ных документов, приписываемых Ивану Грозному, свидетельствует о не меньшей, чем у бояр, влиятельности такого слоя, как дьяки - чиновники, способные отстаивать свои интересы и даже манипулировать го­сударем, причём не только когда он был юным, но даже когда он командовал войска­ми и предводительствовал в походах. При­мечательно, что Иван IV (или псевдо-Иван) не приписывал себе честь великих реформ 1550-х годов, проведённых от его имени и связываемых с «хорошим» периодом прав­ления Грозного. И, несмотря на то, что он перекладывал вину за свою Склонность к насилию на других, он всё-таки принимал на себя ответственность за действия, кото­рые многие назвали бы тираническими.

Несколько факторов способствовало ста­бильному развитию государственных структур в России 17 века. Прежде всего они лежат в экономической и социальной системах в кото­рых не было ни одного субъекта, который бы смог вообразить, что его социальное бытиё могло бы выглядеть иначе. На основании это­го, если сравнивать с коммунистической эрой, была невозможна никакая ни идеологическая, ни моральная конкуренция, связанная с разви­тием стран Западной Европы с их рыночной экономикой (развитой в той или иной мере). Европейцы в 17 веке эксплуатировали свои колонии способами, которые московиты про­сто не могли себе вообразить. Военно-фис­кальная московская система в 17 столетии успешно развивалась и обеспечивала террито­риальный рост государства. Она благополучно трансформировалась в аналогичную систему Российской империи 18 века без какого-ли­бо ущерба для власть имущих слоёв, как убе­дительно доказал Джон Ледонне.

Второй выделенный нами парадокс ­проблема того активного сотрудничества с властью городских слоёв, которое они де­монстрировали весь 17 век, несмотря на утрату многих своих прав. Он связан с боль­шими разногласиями, порождёнными теми, кто в государственной машине представлял одновременно и совещательную сторону, и управленческий аппарат. Например, ограни­чения, коснувшиеся всех в середине столе­тия, в 1600 году ещё казались вещью немыс­лимой и вызывающей потрясения. Москов­ские власти в Смуту были главным образом озабочены наведением общественного по­рядка, чтобы донские и волжские казаки смогли каким-то образом вписаться в суще­ствующую политическую систему, стать её частью или даже получить бы какие-то рыча­ги влияния на правителей государства.

Эти южане как действующие лица поли­тического процесса сильно отличались от свободного крестьянского населения Рус­ского Севера, которые также приняли уча­стие в борьбе против польских интервентов и даже в маргинальном и политически од­ностороннем движении 1612-1613 годов, так называемом Ярославском правительст­ве, известном как Совет всея земли, и в Земском соборе 1613 года, на котором из­брали Михаила Романова. Питая неприязнь к казакам, крестьяне не вынашивали ника­ких собственных амбиций, связанных с процессом избрания нового государя.

С другой стороны, рязанская провинци­альная служилая конница имела нелёгкий жизненный опыт сотрудничества с казака­ми как с военными союзниками, соратника­ми по освобождению России от польских интервентов. Именно поэтому Минин, По­жарский и другие лидеры политической элиты хотели ограничить роль казаков в на­ционально-освободительном движении. Однако, если часть казаков и были ярост­ными сторонниками избрания нового царя, в реальности они были отлучены от поли­тической жизни в рамках своего представи­тельства на поздних земских соборах. В действительности и Дон, и Волга представ­ляли русскую политическую периферию и в лучшие времена, а Смуту нельзя считать лучшим временем русской истории. Как по­казано учёными, военные потребности Рос­сии 17 века лежали, в том числе в облас­ти маргинализации или существенного ума­ления правового статуса служилых людей.

В то же время фискальные потребности страны, которые оформились в середине 16 века и существовали в практически не­изменном виде до 18 века, основыва­лись на слабеющих с каждым годом связях между горожанами и купцами, вопреки не­которым впечатляющим успехам. Наиболее показательным свидетельством упадка бы­ло исчезновение купеческой элиты, гостей, уже в царствование Петра Великого. с моей точки зрения, самым непонятным аспектом всей проблемы была деятель­ность горожан. Они участвовали в восстании страны, известна их роль в собы­тиях 1612-1613годов, земских соборах и их  знаменитые коллективные челобитные. На основе свидетельств этих челобитных известны заявления горожан, которые были «стянуты налогам», как ремнями», и несли фискальные повинности за уклоняющихся от платежей, беглых из городских общин, пока последние не были законодательно прикреплены к своим посадам по Соборно­му уложению 1649 года. Видимо, потому, что справиться с этим помогло государство, страдавшие от проблемы горожане ограни­чивали свою оппозиционность властям.

Я не первый кто заметил, что желающие отыскать в России 17 века нарождающу­юся буржуазию среди этих горожан долж­ны поискать её где-нибудь ещё. В то же время невозможно не отметить, что в стре­млении Петра Великого сделать русских настоящими гражданами было нечто жал­кое, поскольку система, которую он унасле­довал и в существенных чертах сохранил, противоречила такой цели. Точно так же выглядело поведение большинства русских крестьян, оказавшихся в откровенной оппозиции столыпинским реформам в 1907-1917 годах и защищавших сохранение сильной общины, если не будет зафиксиро­вано постоянное местожительство её быв­ших членов: «отсталые» поучали ещё «бо­лее отсталых».