Советская политика между двумя мировыми войнами, страница 2

Стремление Сталина установить приоритет умеренной дипломатии вместо того, чтобы поощрять идеологическую непримиримость, проявилось в замене Чичерина на Литвинова, сторонника прозападной ориентации в Наркоминделе, что официально произошло в 1928 году. Несмотря на различия в складе ума, темпераменте и социальном происхождении, Литвинов и Сталин с самого начала выступали за осторожный, прагматический подход во внешнеполитической деятельности.

Вскоре после смерти Ленина Сталин высказал свою точку зрения на внешнюю политику, которая отразила его темперамент и сильную националистическую ориентацию:

«Несомненно, что универсальная теория одновременной победы революции в основных странах Европы, теория невозможности победы социализма в одной стране, — оказалась искусственной, нежизнеспособной теорией. Семилетняя история пролетарской революции в России говорит не за, а против этой теории. Теория эта неприемлема не только как схема развития мировой революции, ибо она противоречит очевидным фактам. Она еще более неприемлема как лозунг, ибо она связывает, а не развязывает инициативу отдельных стран...».

Разумеется, было бы упрощением полагать, что коммунистическое руководство за ночь отказалось от веры в пролетарскую революцию. Мировая революция по-прежнему считалась неизбежной даже в период НЭПа и лишь постепенно стала рассматриваться, как утопия. Революционный запал достиг апогея во время открытой поддержки Советским Союзом восстания в Гамбурге в октябре 1923 года. Однако полный разгром восстания серьезно подорвал теорию о том, что безопасность Советского Союза целиком зависит от пролетарской революции в Европе.

Революция идет на компромисс

Начиная с 1924 года широко практиковалась манипуляция марксистской теорией, чтобы оправдать отход от выработанных Лениным в 1915 году в Швейцарии идеологических тезисов, в которых война, развязанная капиталистами, рассматривалась в качестве катализатора мировой революции. Такая тактика была одобрена V конгрессом Коминтерна в начале 1924 года. Теперь Зиновьев нехотя признал наступление «эры стабилизации капитализма» и призвал к переориентации деятельности коммунистических партий и прогрессивных организаций на защиту России.

Однако опыт первого десятилетия, прошедшего после революции, доказал, что дуализм в политике не мог более сохраняться. Прямое вмешательство Советского Союза в общенациональную забастовку в Англии в 1926 году и поддержание революционного фасада подрывали внешнеполитические позиции Москвы. Было ясно, что русские и не рассчитывали, что забастовка перерастет в полномасштабную революцию. Но, столкнувшись с сильной оппозицией, обвинившей его в предательстве мировой революции, Сталин не мог, видимо, не оказать поддержки классовой борьбе такого масштаба, даже если и не ожидал от нее слишком многого.

После 1924 года правительства европейских стран пытались ослабить советское влияние в Восточной Европе и Азии. В этом им способствовала деструктивная политика Коминтерна. Серия неудач на дипломатическом и идеологическом фронтах первого десятилетия существования советского государства продиктовала настоятельную необходимость пересмотра приоритетов. Иллюзия безусловной поддержки со стороны мирового пролетариата теперь была разрушена до основания. Ввиду этого Коминтерн перешел теперь на откровенно воинствующие позиции, объявив об окончании стабилизации капитализма и возрождении революционного потенциала на Западе. Тактика единого фронта была заменена воинственными лозунгами «класс против класса». Однако, основательно советизировав слабое коммунистическое движение в Европе, Коминтерн 30-х годов стал не похож на Коминтерн первых десяти послереволюционных лет. К 1941 году он потерял свое значение и практически перестал играть какую-либо роль, хотя официально был распущен только в 1943 году.