Творчество немецкого художника Герхарда Рихтера. Идеи. Алхимия краски: цвет и фактура. От портрета и пейзажа к абстракции, страница 2

Рассуждая о влиянии фотографии на искусство модернизма, Маршалл Маклюэн писал: «Художник более не мог изображать мир, который повсюду только и делали, что фотографировали. Вместо этого он обратился к раскрытию внутреннего творческого процесса в экспрессионизме и абстрактном искусстве»[4]. В середине 1960х годов Герхард Рихтер, как и многие другие современные ему художники, вполне определенно воплощал в своем творчестве иную –  навеянную поп-артом – стратегию, которая, на первый взгляд, казалась прямо противоположной модернистской. В сущности, таковой она и была, но, вероятно, многочисленные образы хорошо знакомой окружающей действительности, представленные на картинах Рихтера, могли на мгновение привести зрителя в замешательство, заставив заподозрить художника в возвращении к традиционной, отвергнутой модернистами, живописи. Но очевидно, что произведения Рихтера относились совсем не к той реальности, подражать которой стремилось классическое – в 6широком смысле – искусство, и которая неустанно запечатлевалась фотографами, но к той, которую составляли уже сами фотоснимки – реальности «второй степени»[5]. При этом сам он так комментировал избранную им стратегию: «Я художник, я люблю рисовать. Использование фотографий было единственно возможным способом продолжить писать картины. Возвращение к живописи с натуры было неуместным  предприятием, которое не дало бы результата. Поэтому я взялся использовать для работы фотографии. В них заключено содержание, важное и актуальное и для меня, и для других людей. Я убежден в этом»[6].

Содержание, которое представлялось художнику значимым, он находил отнюдь не в профессиональных фотографиях с игрой в них светотени и эффектной композицией, но, прежде всего, в банальных снимках из семейных архивов. По мнению Рихтера, любительские черно-белые снимки «наиболее интенсивно, непосредственно, безыскусно, и, следовательно, правдоподобно», выражали то, что опознавалось им как актуальный смысл[7]. «В семейном фото, на котором все сгрудились в центре кадра, жизнь буквально переливается через край»,[8] – говорит художник. Вероятно, под полнотой жизни, явленной в этих безыскусных фотоизображениях, следует понимать не только силу непосредственных эмоций, живой мимики и жеста, схваченных камерой,  но и открывающееся посредством фотографии «оптическое бессознательное»[9], обнаруживающее сокровенные внутренние связи реальности, обычно недоступные сознанию из-за неспособности глаза уловить тончайшее, мельчайшее, мгновенное. При этом, «оптическое бессознательное», присутствующее на любительских фотоснимках в «сыром», «необработанном» качестве, имеет для Рихтера большую ценность в его работе, чем уже подвергшееся интерпретации фотографом-художником, как это имеет место в профессиональных фотографиях.

Трактовка Рихтером категории банального имеет и иную окраску, непосредственно связанную с понятием «банальности зла», о котором писала Ханна Арендт в контексте судебного процесса над Адольфом Эйхманом, указывая на «противоречие между невыразимым ужасом деяний и несомненной серостью того, кто их совершил»[10]. Так, человек, ответственный за гибель миллионов людей, оказывается в реальности невероятно глупым, плоским, исключительно посредственным существом, обыкновенным функционером, не способным самостоятельно мыслить и абсолютно лишенный харизмы, которой, как кажется, должен обладать тот, кто совершил столь колоссальное по масштабам и чудовищности преступление. Но, как показывает Арендт, зло в действительности оказывается уродливо банальным, и эта банальность, в свою очередь, вызывает содрогание. Подобным образом размышлял и Рихтер, говоря: «В банальности есть нечто наводящее ужас… [Буржуазная] люстра – это чудовище. [Чтобы показать нечто страшное], мне не нужно изображать монстра, достаточно лишь написать эту отвратительную, маленькую, банальную люстру, потому что эта вещь действительно ужасна… Я не нуждаюсь в том, чтобы уродовать, деформировать лица [как Фрэнсис Бэкон]. Намного более пугающим для меня является представить лица людей столь же банальными, какими я нахожу их на фотоснимках. Это то, что делает из банального нечто большее»[11].