Прежде всего необходимо уяснить, что оба они - мистер Бромли и мой отец - были стопроцентными воплощениями токвилианского "типичного американца": оба "сделали себя сами", оба не имели прошлого или предпочитали его скрывать.
Папа был сыном шойхета, ритуального резника, низшего служителя культа в иудаизме. Неугомонный, как любой житель Новой Англии в XIX веке, он был инженером-строителем, страховым агентом, коммивояжером, специализировавшимся на поставке ветчины фермерам-полякам (!!!), палубным матросом на буксире и? наконец, открыв собственную адвокатскую контору, сделал состояние, помогая беженцам эмигрировать в США. Бромли вел не менее активную жизнь. Лишь много десятилетий спустя я узнал, что он пробрался в Штаты, спрятавшись в трюме ямайского рыболовецкого траулера, и пополнил ряды гарлемских гангстеров: контролировал бокс, скачки и прочие сомнительные виды спорта, - но в середине 30-х стал "государственным свидетелем" для "комиссии Сибэри" (муниципального комитета, расследовавшего преступления в Гарлеме), в обмен на показания был амнистирован и следующие десять лет скрывался на севере штата Нью-Йорк - держал птицеферму. Затем, когда все поулеглось, переселился обратно в город, купил в Гарлеме несколько домов и прожил остаток жизни на положении респектабельного домовладельца (некоторые звали его "трущобовладельцем", на мой взгляд, незаслуженно - он гордился своими аккуратными, вылизанными до блеска домами), хотя кто знает, чем еще он баловался на досуге?
Каждое утро папа подвозил мистера Бромли до его конторы в Гарлеме, а затем ехал в свою. Они обращались друг к другу не иначе как "мистер Блекер" и "мистер Бромли" ("Выражение их [американцев] лиц может быть холодным и серьезным, но оно никогда не бывает высокомерным или скованным, и если они не говорят друг другу ни слова, то потому, что у них нет настроения разговаривать, а вовсе не потому, что они считают молчание выгодным для себя".) Беседовали они тихо, в сдержанных выражениях, часто делая паузы, в основном о политике и биржевых новостях, но исполненный глубокого достоинства, непринужденный тон их разговоров не оставлял сомнения, что никого из политиков или магнатов они не считают выше себя. Когда речь заходила о таких известных лицах, как президент или местные конгрессмены, у меня складывалось впечатление, что даже если отец или м-р Бромли не знакомы с этими знаменитостями лично (а многих из них они действительно знали), то запросто могут с ними познакомиться - непреодолимого барьера нет. И хотя Бромли и мой отец редко бывали друг у друга за обедом ("Каждый американец охотно признает всеобщее равенство граждан, но в своем доме он будет принимать только очень небольшой круг друзей и гостей"), они были образцовыми соседями, абсолютно надежными и достойными доверия.
Обратите внимание на тот факт, что в этническом плане ни мой отец, ни мистер Бромли не были токвилианскими американцами, то есть англо-протестантами. Восточноевропейский еврей во втором поколении и беспаспортный чернокожий с Ямайки! И все же - американцы до мозга костей! В те дни казалось возможным - более того, жизненно важным, - что всякий иммигрант может и должен ассимилироваться, "об-американиться"!!! Альтернативы у них все равно не было - и, поставив крест на прошлом, они рьяно перекраивали свои индивидуальности по стандартам Нового Света.
Несмотря на свой статус иммигрантов, отец и мистер Бромли имели аналоги среди знаменитостей не только в лице президента Трумэна - этакого пройдошистого парня из народа - и поэта-ковбоя Уилла Роджерса (который, кстати, сам был гибридом индейца- чероки и трудяги-баптиста), но и среди звезд кино; ибо в те времена масс-медиа и шоу-бизнес все еще отражали "реальность" жизни в Америке, а не наоборот; когда их с легкой натяжкой все еще можно было назвать орудием в руках "народа", а не просто машиной по производству фантазий (и денег).
Джимми Стюарт был словно срисован с моего отца. Антиофициозный, застенчивый, "большой мальчишка" - вылитый Стюарт, папа носил шерстяные кофты с продранными локтями. Его очаровательная растяпистость вызывала в памяти знаменитую сцену из "Мистер Смит едет в Вашингтон", когда Стюарт мнет свою шляпу. Отец был такой же сухопарый, как Стюарт, - правда, актер был выше ростом. Как и в экранном имидже Стюарта - особенно ярко он проявлялся в сценах с "иностранцами" типа Кэри Гранта или "аристократками" вроде Кэтрин Хэпберн, - в моем отце сочетались чистосердечие и американское простонародное здравомыслие. Зритель отчетливо чувствовал - и не только в фильме "Мистер Смит едет в Вашингтон", но и в любой картине Стюарта, - что перед ним спортсмен, обожающий детей мужчина, успевающий, но не хватающий звезд с неба ученик, сын преданной, заботливой матери ("Дети [американки] окружили ее; они здоровы, непоседливы и энергичны... Сравнивая их силу и ее беззащитность, можно подумать, что она истощила себя, дав им жизнь, но нисколько об этом не жалеет"). И мой отец, и киногерой Стюарта были людьми принципиальными, но чуждались идеологий; людьми великодушными, но не глупцами; их жизненная философия простиралась лишь так далеко, насколько достигал их глаз, зато в этом радиусе они рьяно добивались для себя и дорогих им людей всего самого лучшего, а также справедливого обращения. Токвиль узнал бы их с первого взгляда.
Уважаемый посетитель!
Чтобы распечатать файл, скачайте его (в формате Word).
Ссылка на скачивание - внизу страницы.