Окончилась ли «Холодная война»?

Международная жизнь. 1989, № 10, с. 34-40.

Окончилась ли «холодная война»?

Збигнев Бжезинский[*]

Этот ключевой вопрос можно услышать сегодня и в Европе, и в Америке. Его ставят вновь и вновь журналисты, ученые, государственные деятели. Его задают искренне, задают с надеждой. Уже одна постановка такого вопроса свидетельствует об исторически важных переменах.

Ответить на этот вопрос, в сущности, не так легко. Более того: как ни парадоксально, сами дискуссии о «холодной войне» успели превратиться в составную часть той же «холодной войны». Чем громче на Западе голоса, твердящие, что «холодная война» продолжается, тем легче М. С. Горбачеву рассуждать о том, как он хотел бы положить конец конфликту, и выставлять несогласных с ним безответственными апологетами «холодной войны».

Еще больше осложняет дело тот факт, что любой ответ на поставленный выше вопрос не просто чреват опасностью примитивизации сложного исторического процесса, но может иметь и скрытую идеологическую подоплеку. Объявить об окончании «холодной войны» торопятся, как правило (хотя и с некоторыми яркими исключениями), именно те, кто традиционно делал главную ставку на поиск компромиссов вместо твердого противодействия; те, кто призывал идти на уступки перед лицом таких односторонних актов советской напористости, как развертывание ракет «СС-20» или вторжение в Афганистан; те, кто рассматривал «холодную войну» не как принципиальный конфликт между двумя философиями, а как лабиринт взаимных недопониманий. Наконец, но не в последнюю очередь, есть среди них и такие, кто не прочь поискать на Востоке скорых барышей.

В то же время те, кто категорически — даже, быть может, не без некоей тревожной ностальгии— отвергает мысль об окончании «холодной войны»,— это обычно люди, которые всегда рассматривали ее прежде всего как «крестовый поход» за идею; которые были склонны преувеличивать мощь СССР и излишне опасаться советского вторжения; которые почти автоматически объявляли любое соглашение с СССР попыткой «умиротворения агрессора» и которые особенно боятся, как бы идея окончания «холодной войны», будучи воспринята широкими слоями общественности, не обернулась односторонним разоружением незадачливого Запада.

В обоих случаях я, безусловно, сгустил краски, но отнюдь не ради той немудреной мысли, что истина лежит где-то посередине. Скорее я хотел подготовить почву для аргументации в пользу такой политики, которая была бы построена на осмыслении последних событий в отношениях между Востоком и Западом.

Я принимаю во внимание и то, что администрация Дж. Буша занята проведением всеобъемлющего анализа своей политики в отношениях Восток — Запад. Необходимость такого анализа назрела уже давно. В последние два года администрации Р. Рейгана процесс выработки американо-советских договоренностей приобрел определенную самостоятельную инерцию. Однако на заключительном этапе он развивался уже больше под действием точно рассчитанного обаяния М. С. Горбачева и отзывчивости очарованного Р. Рейгана, чем в силу какой-либо сознательно разработанной Западом стратегии.

Таким образом, ведущийся анализ является нужным делом. Однако заменить анализом политику невозможно. Уверен, что президент и его главные советники по внешнеполитическим вопросам — вероятно, самая квалифицированная команда за весь период с начала 50-х годов — понимают, что если этот анализ затянется или обеспечит в итоге лишь минимальный уровень межведомственного консенсуса, то политика Соединенных Штатов рискует лишиться необходимой исторической перспективы и желаемой стратегической целенаправленности.

Действительно, ситуация требует от Запада такой политики, которую отличали бы историческая смелость и концептуальная новизна.

К счастью для всего человечества, век идеологии подходит к концу— быстро исчезает. Признаком, вселяющим наибольшие надежды, являются «гласность» и связанное с ней отрицание догм и претензий на непогрешимость. Можно только пожелать ее нынешним приверженцам, и особенно М. С. Горбачеву, успеха в решении исторически амбициозной и трудной задачи — осуществления разрыва с прошлым и основательной перестройки внешней политики СССР и его отношений с соседями. Это требует обсуждения проблем, которые раньше большей частью решались силой. И, конечно, одна из таких проблем — это характер перемен, происходящих в мире, которая имеет огромные последствия для тех, кто живет в Вашингтоне и в Москве.

С моей точки зрения, четыре глобальные геополитические перемены имеют особое отношение к будущему Европы.

Первая заключается в растущем, но уже охватившем весь мир признании того, что политический и социальный плюрализм не только морально выше тоталитаризма, но и как система фактически действует лучше.

В любом случае убедительны факты, говорящие о том, что плюралистическая система в социально-экономической сфере действует превосходно в плане того, что касается уровней жизни, интеллектуального творчества, привлекательности образа жизни.

Вторая относится к возрождению Европы как экономической и политической силы в мире. Брешь, созданная политическим самоубийством Европы, осуществленным ею в ходе двух разрушительных войн европейских государств, устраняется. Это означает не что иное, как появление нового игрока на мировой сцене, на которой в течение четырех десятилетий преобладали исключительно США и СССР. Но этот игрок, подобно Америке, будет политически и экономически плюралистичен, демократичен и, конечно, будет обладать притягательной силой — экономической, политической и культурной — для того региона, который вновь превращается в Центральную Европу.

Третья заключается в перемещении мирового экономического центра притяжения в район Тихого океана. Сегодня это район наибольшего экономического движения. Ясно, что это имеет большое значение для США. Это вызывает значительную переориентацию перспектив Америки. Глобальное партнерство с Японией начинает затмевать по значению традиционные, особые отношения с Англией. Неизбежным следствием будет меньшее сосредоточение на Европе. Америка не будет отрывать себя от Европы, но переориентация ее на район Тихого океана и появление более объединенной Европы означают, что трансатлантические отношения подвергнутся некоторым переменам. Одним из следствий может стать сокращение численности американских войск в Европе, и при этом также произойдет усиление роли неизбежно менее зависимой Европы в определении отношений Восток — Запад, в частности того, что связано с Центральной Европой.

Четвертая состоит в том, что в условиях возрождения Европы, возрастания значения Азии для Америки и ослабления коммунизма как динамичной и привлекательной идеологии «холодная война» между Америкой и Россией утрачивает свою центральную роль в мировых делах. У меня нет сомнений относительно того, что нынешнее советское руководство искренне желает улучшить американо-советские отношения. Однако я полагаю, что это желание в большей мере вызвано затянувшимся социально-политическим кризисом, который, похоже, будет преобладать во внутренней жизни СССР.

Внутренний кризис советской системы на долгое время останется главной заботой советского руководства. Однажды я уже сформулировал суть внутренней дилеммы, которая состоит в коренном противоречии между потребностями экономического прогресса и требованиями политической стабильности: за желанный прогресс в экономике неизбежно надо расплачиваться серьезными издержками в плане политической стабильности, а политическая стабильность может поддерживаться лишь в ущерб экономическому прогрессу.